Подземная железная дорога - [99]

Мэйбл помнила, как старик Рэндалл продал Кэти, когда у нее отнялась рука и работать на хлопке она больше не могла. Помнила первую порку Мозеса за кражу картофелины. И вторую, за лень, когда Коннелли велел посыпа́ть ему раны на спине жгучим перцем, пока не завоет от боли. Ни то, ни другое не сделало из него злодея. Он превратился в молчуна и стал сильным и быстрым, куда быстрее любого сборщика в своей команде. Он не был злодеем, пока Коннелли не поставил его десятником, не превратил в шпиона за своими же, в хозяйские глаза и уши. Вот тогда-то и появился на свет монстр по имени Мозес.

Когда он велел ей прийти за старую школу, она плюнула ему в лицо и пыталась выцарапать глаза, но он только ухмыльнулся и сказал: не желаешь побаловаться, так можно и другую найти, Коре-то твоей сколько? Коре было восемь. После этого Мэйбл не пыталась сопротивляться. Он свое дело сделал быстро и после того раза к ней особо не цеплялся. «Что баба, что лошадь, ее надо разок переломить» – это его слова. Так со сломанным хребтом и останется.

Все эти лица, живые и мертвые. Аджарри, бьющаяся среди хлопка с кровавой пеной на губах. Полли, болтающаяся на веревке, подружка Полли, с которой они родились в одном месяце, Мэйбл опередила ее всего на недельку. В один и тот же день Коннелли перевел их с дворовых работ на хлопок. И все у них совпадало, только вот Кора живая, а дочурка Полли нет. Обе разродились с разницей в две недели – одна новорожденная кричала, когда ее принимала повитуха, другая не издала ни звука. Мертворожденный плод, окаменелый в утробе. Когда Полли повесилась в амбаре на пеньковой веревке, старый Пройдоха сказал Мэйбл: «Вы ж все завсегда вместе делали!» – словно ждал, что она рядом с подругой повесится.

Когда Мэйбл увидела лицо Коры, она побежала, не в силах смотреть ей в глаза.

Человек рождается хорошим, а потом мир делает из него злодея. Мир всегда был злым и становится только злее. Он высасывает из тебя все силы, пока ты не начинаешь молить о смерти. Мэйбл не желала умирать на плантации Рэндалла, несмотря на то что за всю жизнь ни разу не отошла от нее даже на милю. Однажды ночью в душной лачуге она решила: я вырвусь! – и через сутки уже шла по болотам за полной луной в краденых башмаках. Весь день до этого она прокручивала свой побег в голове, чтобы не допустить туда никакую другую мысль или сожаление. В трясине есть островки, иди через них к земле свободы. Она взяла с собой овощи, которые вырастила, кресало, трут и тесак. Все остальные пожитки бросила, все, что нажила, включая дочку.

Кора осталась в хижине, где родилась, где когда-то родилась и сама Мэйбл. Еще ребенок, не ведающая страшного, не успевшая познать размера и тяжести женского бремени. Будь сейчас в живых Корин отец, разве шастала бы сейчас Мэйбл по болотам? Ей было четырнадцать, когда Грейсон появился на южной половине плантации, после того как пьяница хозяин, разводивший индиго в Северной Каролине, продал его в Джорджию. Высокий, черный, ласковый, с веселыми глазами. После самого трудного дня ходил гоголем. Ничто его не брало.

В первый же день Мэйбл поняла – он, и никто другой. Когда он улыбнулся, она стояла, залитая лунным светом, словно с небес на нее снисходило чье-то благословение. Он подхватил ее, и они закружились в танце. «Я выкуплю нас на свободу», – сказал он. В волосах у него запутались сухие травинки с сеновала, где они лежали. Старик Рэндалл, конечно, начнет упираться, но он его уговорит. Он жилы из себя вытянет, станет лучшим сборщиком на плантации – он заработает себе свободу. И ей тоже.

– Честно? – спросила она, веря и не веря, что ему это удастся.

Ненаглядный Грейсон, умерший от лихорадки до того, как она узнала, что носит его дитя. Чье имя она более не произнесла ни разу.

Споткнувшись о кипарисовый корень, Мэйбл плашмя упала в воду. Потом сквозь камышовые заросли добрела до маячившего впереди островка и рухнула на землю. Сколько же она уже бежит? Хватая губами воздух, она чувствовала, что сил мало.

Достав из мешка репку, молоденькую и сочную, она вонзила в нее зубы. Самый сладкий из всех плодов, который принесла когда-либо грядка Аджарри, пусть даже с привкусом болотной жижи. Мать по крайней мере оставила ей в наследство землю, любовно возделанный клочок. Нужно иметь возможность передать ребенку что-то важное. Лучшие качества Аджарри – ее неукротимость, ее стойкость – Мэйбл не достались. Зато достался клочок земли в три квадратных ярда и всякая овощная радость, которая из этой земли перла. Мать билась за нее как бешеная. Самая бесценная земля во всей Джорджии. Лежа на спине, Мэйбл сунула в рот еще одну репку. Не слыша больше ни фырканья, ни всплесков, притихшие было болотные обитатели вновь оживились. Лопатоногие жабы, черепахи, всякие ползучие гады и зудящие в темноте насекомые. А наверху, выше листвы и ветвей растущих на болотах деревьев, ее глазам открывалось небо, в черноте которого, пока она собиралась с силами, раскручивались новые созвездия. Ни патрульщиков, ни надсмотрщиков, ни предсмертных хрипов, говорящих ей о чужой агонии. Их нет. Нет стен лачуги, смыкавшихся вокруг нее безбрежными ночами подобно переборкам трюма на судне работорговцев. Канадские журавли в красных шапочках, певчие славки, ныряющие выдры. Здесь, на влажном ложе земли, ее дыхание выровнялось, а все, что отделяло ее от болота, исчезло.