Подземелья Лондона - [63]

Элис оцепенела, хотя ее первым порывом было предложить Табби смягчить тон его обвинительной речи. Конечно, мысли Фробишера-младшего были искажены гневом, ибо мисс Бракен являлась источником его огорчений — клином, вбитым между ним и Гилбертом. Табби считал миниатюрную дамочку порождением ада, и, если она в самом деле украла драгоценности Гилберта, его гнев можно было понять. Но так ли это? Элис снова вспомнила о серебряных ложках — о той бесстыдной манере, в которой мисс Бракен бросила их себе в сумку. Только ложки — ничтожная добыча в сравнении с драгоценностями, и упоминание о них лишь еще сильнее разъярит Табби.

— Давайте, мадам, — сказал Табби. — Сознавайтесь, если только не хотите висеть.

— Считаю оскорбительным ваше сквернословие при этой доброй женщине, — сказал мужчина, назвавшийся Хиллманом. — Какие у вас доказательства для такого обвинения? Полиция задаст тот же вопрос, понимаете? Есть ли у вас свидетельства, сэр? Одной только вашей неприязни к этой бедной женщине недостаточно.

— Нет у него ничего, — заявила мисс Бракен, смерив Табби презрительным взглядом. — Он вопит на меня, потому что его дядя, хороший человек, любил меня больше, чем его. Этот чертов кит, который зовет себя человеком, просто сам штаны мочит при мысли, что я могла когда-нибудь получить чуток стариковских денежек. Но я ведь теперь ни грота[28] не получу, так ведь? Не сейчас. Ну как я могу, когда хороший человек мертв? И ты ведь все равно меня ненавидишь, да, мистер Задница? Женщину, у которой один медный фартинг, улетевший с домом, где она была счастлива. Вот вам правда. Вы и ваше постыдное предложение — двести фунтов, когда в вашем кармане десять миллионов! Что мне сказать? Я скажу, что драгоценности взяли вы сами, если там вообще были драгоценности. Почему? Потому что хотите использовать их против меня. Вы ревнивая, низкая свинья, которая только и может куражиться над бедной, одинокой женщиной вроде меня. Позор нам. Весь позор мира!

Здесь мисс Бракен ударилась в слезы, выдернув платок из корсажа и промакивая им глаза. Табби стоял, утратив дар речи. Почти весь его гнев вышел вместе с обличительной тирадой.

— Ну успокойтесь. Вы выбрали нас обоих в друзья, мисс, — сказал ей мистер Смайти. — Никогда не забывайте об этом. Мы, конечно же, вступимся за вас.

Элис увидела, что Генриетта Биллсон замерла у входа в гостиную с огромной чугунной сковородкой — на ней можно было приготовить рождественского гуся целиком. Однако выглядела хозяйка трактира смущенной, будто испытывала сомнения, чью голову расплющить первой.

— Клянусь богом, я разберусь в этом, — ответил Табби, обретая рассудок. — Но предупреждаю, мадам, мое предложение вот-вот испарится. Я намерен обыскать ваши сумки. Любой, кто захочет, может пойти в качестве свидетеля.

— Никто не захочет идти с таким дерьмом, — ответила ему мисс Бракен и гулко высморкалась в платок.

После легкой заминки Табби повернулся к лестнице, а компания продолжила сидеть в молчаливом ошеломлении. Элис заметила, что дождь кончился, и увидела светящиеся ореолы вокруг газовых фонарей на Фингал-стрит. Генриетта Биллсон исчезла, ушла и усталость Элис, хотя головная боль осталась. Про себя миссис Сент-Ив решила, что защитит мисс Бракен, если понадобится, — хотя бы для того, чтобы избавить Табби от горечи раскаяния, ведь спустя какое-то время Фробишер-младший, продолжающий преследовать женщину, которой был так увлечен его дядя — дядя, который в любой момент может войти в трактир, — осознает чудовищность своих поступков и станет презирать себя до конца своих дней.

Табби вновь появился на ступенях, сжимая что-то в кулаке, хотя это явно была не шкатулка слоновой кости. Он выглядел скорее озадаченным, чем разгневанным. В нескольких футах от мисс Бракен он резко остановился и вытянул вперед открытую ладонь, на которой лежали три серебряные ложки.

— А это что такое? — спросил Хиллман, жестко глядя на Табби.

— Это три серебряные ложки, на которых вы можете видеть герб Фробишеров, сэр. Я прощу вас за наглые вопросы, сэр, но вам лучше оставить эту тему. Повторяю: это не ваше дело.

— Наглые? Я наглый? Сначала вы обвиняете эту бедную женщину в краже драгоценностей, а теперь швыряете ей в лицо три ложки? Поддельные ложки, если я могу судить.

— Цельное серебро, и не вам судить. Итак, что эти вещи делают в вашем имуществе, мэм?

— Я их сперла, вот что, жирный ты черт. Я видела, как мой Гилберт умер сегодня, и все, что я знаю наверняка, — что его проклятый племянничек вышвырнет меня на улицу, как и угрожал, потому что ты просто грязный кусок собачьего дерьма с сердцем с сушеную горошину. Я любила мистера Фробишера, свинья ты толстая, и взяла эти ложки просто на память о нем, вот и все. Сейчас они у тебя. Голодать не будешь — теперь у тебя есть чем хлебать свои помои.

— Да, теперь они у меня. Ваш Гилберт, это точно.

— Тогда тебе лучше вызвать полицию, чтобы меня повесили. Богом клянусь, уж лучше пусть меня повесят, чем продолжать разговоры с такими, как ты.

— А что же с драгоценностями? — спросил мистер Смайти.

— Пока отсутствуют, — начал было Табби, но тут как раз раздалось шарканье ног по ступенькам — и появился Уильям Биллсон, державший в вытянутых вперед руках шкатулку для драгоценностей, сделанную из слоновой кости, инкрустированной золотом.