Подземелья Лондона - [16]

На полу у очага валялась скомканная тряпка. Сент-Ив подобрал ее и, поднеся к носу, учуял присутствие хлороформа, впрочем, почти испарившегося. Кто бы ни совершил это зверство, он оказал Саре Райт последнюю услугу, лишив ее чувств. Возможно, женщина была отравлена насмерть этим веществом, хотя жуткое количество кровавых брызг доказывало, что ее сердце вытолкнуло их в последний миг. Срез на шее показался Сент-Иву крайне аккуратным — работа того, кто знаком со скальпелем и пилой.

Снаружи донесся перестук колес — чей-то фургон подкатил к домику заросшей дорогой. Сент-Ив шагнул к двери, подобрал палку и, осторожно выглянув, узнал седоков: доктор Ламонт Пулман, коронер, и деревенский констебль — славный, но туго соображающий парень по фамилии Брук. С глубоким облегчением Сент-Ив вышел наружу, под темнеющее небо, чтобы встретить представителей власти. Дверь он оставил открытой — такой же, какой нашел ее.

VI ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ДЛЯ БОМОНТА

Дома на Лазарус-уок являлись образчиками архитектуры прошлого века — громадные здания со множеством комнат, бесчисленными каминами и парными окнами, сиявшими светом ламп сквозь туман. Бомонт заглянул во двор номера двенадцатого, отделенного от остального Лондона высокой стеной с гранитной облицовкой, через широкие ворота фигурной ковки. В отдалении виднелся старинный каркасный особняк, радовавший глаз цветными стеклами окон нижних этажей. Много лет назад кто-то вложил в его строительство огромные деньги.

Привратника нигде не было видно. На брусчатке возле арочной входной двери стояла позолоченная берлина[8], очень старая и очень элегантная, а перед большим каретным сараем, ярко освещенным внутри, переступали с ноги на ногу две терпеливые лошади. Минуту спустя из каретника вышел, дымя трубкой и смешивая вонь горящего табака с туманом, мужчина — видимо, кучер. Узкоплечий, с уродливо длинными ногами; «Паук-сенокосец», — подумал Бомонт. На нем был красный котелок с низкой тульей. Бомонт помахал мужчине афишкой, и тот воззрился на карлика с явным неодобрением.

Тут на Бомонта налетела толпа хохочущих людей, оттолкнув его на железные прутья ворот, а один весельчак, смеясь, сбил с него шапку. Только подбородочный ремешок не дал ей упасть.

— Пошел вон, карлик! — прикрикнул на Бомонта долговязый кучер, но тот снова поднял афишку и показал на картинку, напечатанную там. Человек с минуту рассматривал листок, затем шагнул к воротам и рявкнул:

— Тогда говори, что у тебя за дело!

— Я тут, чтоб востребовать свою награду, ваша честь: двадцать фунтов, как сказано в этом объявлении, что вы можете ясно здесь видеть.

— Скажи мне, что ты знаешь, и я принесу тебе твою награду. А если для мистера Клингхаймера оно того не стоит, я передам тебе от него пинок в задницу.

— Я сам принесу свое вознаграждение от мистера Клингхаймера, если вы не возражаете, сэр, — ответил Бомонт. — Ему будет лучше в моих руках, чем в ваших. Тот, кого вы здесь видите, нанял меня кучером — то же положение, что и у вас, без сомнения. Я протирал и начищал хозяйское черное ландо[9], и ухаживал за лошадьми. Почти год был конюхом и кучером.

— А где он теперь, этот твой хозяин?

— Прямо вот тут, под моей шапкой — и там останется.

— Ну тогда скажи мне, чем этот парень занимался. Какой работой?

— Всякими недобрыми делами поперед остального. Выбесекция, отравы, выкапывание трупов. Я-то ко всему этому отношения не имею. Это все не по моей части. Я следил за его лошадьми, а не за его делами.

— Ну тогда иди вон туда, — кучер кивнул в сторону улицы, где наверняка был сквозной проход, — до конца стены. Если ты решил нас надуть, пожалеешь! Красная дверь, подходишь к ней. Не стучи кольцом. Миссис Сцинк откроет, когда будет надо.

Он отвернулся и пошел назад к каретному сараю, где и исчез.

Шагая по узкой полоске мостовой к красной двери, которая теперь отчетливо виднелась сквозь пряди тумана, носимые ветром, скрывавшие и открывавшие предметы, Бомонт обдумывал, что готов сказать. Он понимал, что способен поведать мало такого, чего уже не сказал, разве что сообщить, что человека, которого они ищут, настигло проклятье — он стал пленником жаб. Вряд ли Бомонту много заплатят за новости о том, кто почти что мертв. Однако он решил пойти напролом и посмотреть, что из этого выйдет — может, обломится фартинг за труды, что вдвое лучше половины фартинга.

Как ему и велели, он подождал в нескольких шагах от крыльца, сняв шапку и держа ее на сгибе руки. Дверь была распахнута, зеленщик возился с корзинами овощей, передавая их кому-то невидимому в тени. Наконец торговец ушел в сторону реки, толкая перед собой опустевшую тележку, а дверь захлопнулась. Бомонт осмотрел ряд высоких окон, тянувшихся до узкого балкона четвертого этажа, карнизы и массивную лепнину, украшавшую стену под ним. Тому, кто уходит через такое окно, будет достаточно опоры для ног и зацепок для рук. Бомонту никогда не нравилось изображать обезьяну — еще с детских времен, — но он по-прежнему считал дома местами, откуда бывает нужно поспешно скрыться.

Изнутри донесся лязг отодвигаемого засова, и дверь распахнула морщинистая горничная с узлом волос на затылке и в длинном зеленом платье с обтрепанным подолом — без сомнения, миссис Сцинк. Ее потеснили двое выходящих мужчин. Оба мельком глянули на Бомонта — один явно с недобрыми намерениями — и неспешно зашагали туда же, куда ушел зеленщик. Тип с «тухлым» глазом был мерзавцем — худшим из всех, кого Бомонт мог припомнить. Он был известен по реке как Булыжник и подозревался в удушениях. За удушенных платили куда лучше, чем за выкопанные трупы, потому что они были свежими и теплыми. Как-то раз темной ночью Булыжник доставил два таких тела Нарбондо в старый «Тенистый дом» в Клиффской топи, возле Египетского залива.