Подъяремная Русь - [292]

– На два дни! – засопел приказчик, подавая продукты, и поглядев замутившимся взором на женщину, ущипнул её за грудь.

Она зарделась и отвернулась.

– Не займай… Грех… Я жена мужняя.

– Какой такой муж ещё? Был муж, а с той поры как в нети ушёл, нету мужа… Повернись ликом…

– Эвона! – раздался вдруг смешок гостя. – Да тут никак свадебка собирается?

Приказчик выпустил женщину и, не глядя на Ивана Ивановича, ушёл в горницу.

– Ты водицы испей, – пошутил гость. – Оно помогает! – И, склонившись над баульчиком, достал закуску и бутылку.

За чаркой и чужими пирогами Васька сразу повеселел.

– А людишек, Иван Иванович, не отдам.

– Видали мы таких удальцов!

Поторговавшись вволю, они в конце концов ударили по рукам. Приказчик составил список из самых закоренелых лентяев и бунтарей. Иван Иванович должен был угнать их вместе с семьями на вечное поселение в Санкт-Питербурх. В придачу к ним Васька отдал и Егора с Дмитрием.

– Пускай побунтарят в Санкт—Питербурхе! Пускай памятуют, как челом бить на начальных людей.

Глава 4 ХЕРУВИМСКАЯ ДУША

Матушка увидела через оконце мужа и оторопела – так был он не похож на себя. Какая-то несвойственная ему жестокость до неузнаваемости исказила лицо, печальные обычно глаза остекленели; казалось, ткни в них иглой, и они останутся такими же немигающими, мёртвыми.

Священник пробежал в опочиваленку и рухнул на постель. На матушку, когда та кинулась за ним, он так зарычал, что слышно было в горенке, где сидели Надюша и Васька.

– А ты говорила, что батюшка не ругается никогда, хихикнул приказчик. – Вот он – святой!

Оскорблённая девушка сердито притопнула ногой и побежала к отцу.

Тимофей лежал, уткнувшись лицом в подушку.

– Батюшка! – нежно коснулась Надюша рукой его горячего затылка. – Откликнись же, батюшка!

Васька приложился ухом к переборке и жадно слушал.

– Скажи! – умоляла девушка. – Что с тобой, батюшка?

– Худо, доченька. Сгубил я, кажется, тебя.

Он вскочил, рванул на себе ворот рубахи.

– Епископ невзначай приехал и меня к себе вызвал. Упрекал, что я-де изменником оборачиваюсь.

– Каким изменником?

– Вот и я про то же спросил. А он про Евдокиин день вспомнил. Ты, говорит, здоров был, нарочито от службы увильнул. Петру на служение перекинулся.

Васька не отрывался от перегородки. «Так вот ты каков! – злорадствовал он. – Так, так, смиренничек… Выходит, в канун Евдокии про заговор слышал и в губернацию не поехал? Да и Евстигаей тоже хорош: ни словечка мне не молвил о нём».

То затихая, то снова беснуясь, отец Тимофей продолжал рассказывать дочери о своих горестях.

Памфильев наслаждался: «Молодец епископ! Ишь ты! Либо, значит, обетование дай, батя, что с нами заодно будешь, либо завтра же на тебя донесём, что сам без хотения нашего свёл нас с протодиаконом. Ай да епископ! Слушай, Васенька, что умные люди за стеной говорят».

– И я дал обетование! – вскрикнул священник. – Попутал нечистый… Сам, вины не ведая за собой, с сего дни стану доподлинным крамольником.

Надюша и Аграфена Григорьевна принялись наперебой утешать отца Тимофея. Говор их затихал. Когда все трое вышли в горничку, Памфильев уже стоял, высунувшись в оконце, и безмятежно следил за игравшими в городки ребятишками.

Иерей остолбенел.

– А мне сдавалось…

– Что нету меня? – закончил приказчик, поворачиваясь к хозяину.

Взбудораженное лицо отца Тимофея не только не смутило его, но вызвало что-то похожее на удовольствие. Сдавленный лобик сморщился. «Нешто прижать и тем приневолить их сговорчивей быть? – подумал он. – Небось теперь помягчеют».

Минута была самая подходящая: Васька уже несколько раз обиняком заводил с иереем и матушкой речь о женитьбе, но они всегда переводили разговор на другое.

Матушка не могла понять, как могла она позабыть в суматохе, что у них сидит чужой человек. Она уставилась на приказчика в тщетной жажде узнать, слышал ли он что-нибудь. Но Памфильев был непроницаем.

– Тут я был, – сказал наконец Васька и, взяв руку священника, с чувством поцеловал её. – Про всю твою беду слышал…

Аграфена Григорьевна не верила своим глазам: приказчик плакал. «И про сию херувимскую душу смел я недоброе мыслить! – казнился хозяин. – Сколь же порочен я, Господи!»

Общими усилиями Ваську кое-как успокоили. Он просидел в гостях до глухой темноты. Все наперебой ухаживали за ним. Перед отъездом Васька трижды возвращался к оконцу и умоляюще протягивал руки:

– Отец Тимофей! Богом прошу, не кручинь ты душеньку свою. Ложь во спасенье – не грех. А чтоб подале от Досифея уйти, в Москву уезжай.

Отец Тимофей долго крестил удалявшийся возок.

– Шалишь, моя будешь! – залихватски свистел Памфильев, подгоняя коня. – Моя будешь, ягодка. Довольно мне в безродных ходить. Стану я не кем-нибудь, а поповским зятьком!

Въехав к себе на двор, Васька распряг лошадь и постучался в оконце. Стряпуха вздула лучинку, как была в одной рубахе – бросилась открывать дверь.

Вид простоволосой, почти голой женщины привёл Ваську в неистовство. Он молча облапил Дуньку и поволок на поварню.

– Увидят! – задыхаясь от страха, закричала стряпуха. – Московский увидит!

– Какой московский? – поражённый неожиданностью, разжал руки Васька.

– От твоих господ посол…