Подводное течение - [20]

– Откуда такие подробности? Ты со свечой стоишь?

– Подробности от папочки.

– Это еще кто?

– Ну, его-то ты знаешь. Феликс, начальник Олега. Старикашка. Но крепкий, еще чего-то может. Теперь я его обслуживаю. Олег меня ему сбагрил, когда на Ритку перепрыгнул. В бабках я ничего не потеряла, даже выиграла. Но он противный, от него козлом воняет. Это Феликс мне сказал, что Олег завтра в шесть вечера прилетает, а Ритка едет в Шереметьево его встречать. Дальше все понятно. Махнут на хазу, поколупаются ночку, а утром он явится к тебе как новенький, якобы прямо с самолета.

– И все же застукать их будет не так просто.

Жанна саркастически скривила перемазанный помадой рот.

– Ты думаешь, он рискнет ходить по шлюхам в Лондоне? Они же там все высоконравственные. А тут расслабится, часам к десяти уже будут в постели. У мужика две недели никого не было. Да он не слезет с Ритки. Своего мужа не знаешь? Он же кобель! Вот и возьмешь их тепленькими.

– Ты упомянула о Феликсе. Знаешь, что с ним случилось?

– Сегодня умер, потому я и пришла на «точку». Уже поправляться начал. Его на домашний режим хотели переводить, а тут второй инфаркт. Добреньким был, настоящий папочка. Теперь Олега никто прикрывать не будет. Это же Феликс вас из Ленинграда вытащил, он же и участок вам выбил, который на тебя записан, чтобы потом не отняли. Боюсь, без папочки твоего муженька вытравят с теплого местечка. Меру знать надо.

– Я с этим разберусь. Ну ладно. Прощай.

Я встала и вышла из бара. Такси возле «Метрополя» удалось поймать быстро, я попросила отвезти меня на вокзал, где купила билет до Тюмени на двенадцать часов дня, после чего поехала на Котельническую.

Пришлось проделать тот же трюк: на лифте поднялась на этаж старушки, остальной путь проделала пешком и вновь оказалась в квартире Оксаны. Теперь я знала, что искать, и нашла. Документы на дом, принадлежащий Оксане Кустиновой. Адрес: поселок Малаховка, Удельная улица, участок номер 233.

Я взяла два чемодана и сложила в них все женские вещи, под бельем в шкафу нашла шкатулку с украшениями. Цацки недешевые, без экспертизы видно. Не забыла и старую папку с рукописью. Что-то в чемоданы не вошло, пришлось прихватить сумку. Туда я запихнула норковую шубу. Ничего из мужских вещей я не трогала. Документы, где упоминалось имя Олега, сожгла. Осмотрев квартиру перед уходом, я оценила обстановку. На первый взгляд тут побывали воры, но можно было предположить, что просто жена ушла от мужа. Ушла со злостью и ненавистью. Надо бы оставить ему записку. Хорошо, что теперь есть образец почерка Оксаны.

Придется вспомнить чистописание.

Зинаида Евграфовна, увидев чемоданы и сумку, покачала головой:

– Теперь я вижу, что ты окончательно от него ушла.

– И не жалею об этом.

– В вашем возрасте вообще сожалеть ни о чем не надо. Жизнь только начинается.

Кто бы знал, как я устала за сегодняшний день. Но похвалить меня было некому.

12

Женская логика – понятие, существующее в анекдотах, так считал профессор Листерман. Но когда он начал работать на Марию Мезенцеву, то подметил, что Маша смотрит на некоторы вещи не так, как прочие женщины. Она замечала то, чего не замечал он, и даже такой опытный психолог, как Казимир Поглазов. Вот и сейчас, прочитав признание Таисии в убийстве, она обратила внимание на то обстоятельство, над которым не задумался даже сам профессор.

Они сидели на веранде загородного особняка, разговаривали, пили кофе и наслаждались чистым прозрачным весенним воздухом. В компании присутствовал человек, которого Листерман видел впервые. Звали его Павел Михайлович Слепцов, и он практически не вмешивался в разговор, а слушал и делал пометки в своем блокноте. Во всяком случае, на следователя он не был похож, слишком рафинированный и утонченный джентльмен. Маша передала ему так называемое признание Таисии Белецкой и спросила, ни к кому не обращаясь:

– Кем могла быть женщина, названная Таей «судьбой»?

Листерман даже не задумывался на эту тему.

– Я думаю, что это аллегория.

– То есть вы думаете, что такой женщины не было? Допустим. Тогда вся история могла быть выдумкой. Но вы же сами нам рассказали о загадочном исчезновении доктора Трегубова. Давайте спросим писателя Слепцова, он знает, что такое литературный труд. Что скажете, Павел Михайлович?

Слепцов отреагировал на предложение не сразу. Со свойственным ему артистизмом, слегка вальяжно, с театральной паузой спокойно произнес:

– Это не литература, а письменное признание. Возможно, она его уже писала раньше, давно, после убийства, когда, не без оснований, ждала ареста за содеянное. Делала наброски, черновики и в конце концов остановилась на этом варианте. Картина преступления изложена кратко и вместе с тем ничего не упущено. В художественном варианте такой рассказ занял бы страниц десять, и в нем было бы больше эмоций. Здесь же только факты. Литература – это размышление, чувства и полет фантазии. Под гипнозом невозможно расслабиться и дать волю эмоциям. Вы творите, а не излагаете. Писатель ничего не напишет под гипнозом. Но гипноз может заставить человека признаться в чем-либо, – вдумчиво, с некоторым пафосом продолжил писатель. – Но и то не всегда. Среди нас есть опытный разведчик, и, наверное, он подтвердит мои слова. Их же готовили к возможным вариантам допроса. Учили работать с детектором лжи и обманывать его. Попробуйте выбить признания с помощью гипноза у Казимира Борисыча. Ничего не получится. А эта женщина давно подготовилась к признательным показаниям, но ее никто не допрашивал, и вся эта правда об убийстве осталась не озвученной. Таисия вам рассказала только то, что готова была рассказать и раньше. А то, о чем она хотела умолчать, нам неизвестно. Женщина, которую Таисия назвала «судьбой», – обычный человек, и она ей благодарна за спасение и помощь. Разве возможно предать своего спасителя? Мы можем никогда не узнать ее имени. Надо продолжать работать с Белецкой и постараться разговорить.