Подвиги санитарки - [52]

— Барка!

Высокий алжирец, сидевший на корточках около свернутого в моток каната, быстро вскочил:

— Я!

Женщина продолжала:

— Спроси, пожалуйста, у хозяина, через сколько времени он рассчитывает быть в Обоке.

Барка перевел на арабский, дождался ответа и сказал по-французски:

— Через полтора часа, госпожа.

— Так быстро! Снова мы окажемся в жутком пекле… все пышет жаром, и даже стены домов раскалены добела… Как это грустно! Скажи-ка, Барка, а мы взяли с собой еду?

— Конечно, госпожа… хватит на много дней.

— Отлично! Если бы хозяин согласился провести в море весь день, а затем и ночь и приплыть в Обок только завтра утром…

— За деньги он согласится и сделает все…

— Очень хорошо! Тогда попробуй договориться с ним, поторгуйся и дай, сколько запросит.

— Да, госпожа.

Барка отправился на переговоры и вернулся через пять минут.

— Ну, что?

— Он просил пятьдесят талари[127]. Я ему сказал, что он сукин сын и хочет обокрасть ученую женщину. В конце концов он согласился на двадцать пять.

— Прекрасно! Благодарю тебя, мой друг.

Араб вернулся на свое место около канатов, а пассажирка с наслаждением потянулась:

— О, значит, я смогу целые сутки дышать этим замечательным воздухом, который придает мне сил. Он лучше всех лекарств! Как хорошо жить! Да, воздух лечит, уничтожая страшные микробы, проникающие в кровь, как проказа…

Корабль повернул в открытое море, оставляя Обок слева по борту, словно направляясь к Адену.

Вскоре берег совсем пропал из виду, и путешественница развеселилась, как сбежавшая с уроков девчонка. В предвкушении приятной прогулки, даже не предполагая, что могут случиться какие-то неприятности. Впрочем, где-то над морем бушевала гроза или буря, так как ветер все усиливался. Парусник скользил по волнам как яхта и все больше удалялся в открытое море.

День прошел без происшествий. Часам к четырем на горизонте показался черный дым парохода.

В этом не было ничего удивительного; многие суда приплывают со всех концов океана и входят в узкий пролив, известный под именем Баб-эль-Мандебского[128].

Естественно, что никто не обратил внимания на черный дымок. Однако через полчаса хозяин-араб заметил в передвижении парохода некоторые странности. Вместо того чтобы спокойно плыть прямо к проливу, он изменил направление и поплыл к паруснику. Моряки переглянулись, а хозяин, немного поколебавшись, отдал приказ развернуться, как бы намереваясь повернуть во французские воды. Этот подозрительный маневр погубил его. Таинственное судно стало приближаться с необыкновенной скоростью. Расстояние между кораблями быстро сокращалось.

«Но почему мы убегаем? — спрашивала себя девушка. — Море никому не принадлежит, и разве я не вправе прокатиться на арабской лодке как на собственной яхте и использовать ее для увеселительной прогулки?»

Ответ не заставил себя долго ждать. Показалось облако белого дыма, оно окутало борт судна, затем послышался разрыв пушечного снаряда. Хозяин парусника вмиг понял этот сигнал и, хотя его судно плавало без флага, вывесил французские цвета. Затем они стали продолжать свой маневр. Еще через пять минут с парохода вырвалось новое облако дыма, в этот раз был хорошо слышен свист снаряда. Выпущенный с математической точностью, он пролетел под бушпритом[129], чуть не снес нос и, проделав по воде несколько рикошетов[130], скрылся в волнах. Увидев столь серьезный поворот событий, хозяин отдал несколько быстрых распоряжений, приказав лечь в дрейф. Матросы вытащили длинные ящики и, прячась за низкий парус, выбросили их в море. Но их усилия пропали даром: корабль — а это был крейсер[131] — уже приблизился к ним на расстояние четырех-пяти кабельтовых. Опознавательные знаки указывали, что это было итальянское военное судно. Вскоре к ним подошла шлюпка с гребцами, командиром и пятнадцатью вооруженными матросами.

Девушка, ничуть не испугавшись, следила за всеми передвижениями и спрашивала себя, что бы это могло значить. Все вскоре объяснилось. Матросы, как свирепые разбойники из Молаи, набросились на бедных арабов, которые даже и не думали сопротивляться. Каждому приставили револьвер к виску, и они покорно дали себя связать. Протестовал только Барка.

— Моя не матроса!.. Моя французский солдат!

К нему бросились двое. Алжирец влепил им по здоровенной затрещине, и те, оглушенные, упали на палубу. Девушка вскочила и пронзительно крикнула:

— Этот человек — мой слуга, и я запрещаю вам его трогать!

Офицер ухмыльнулся и проговорил:

— Помолчи, красотка, а не то прикажу тебя штыком проткнуть.

— Так вот как принято обращаться к женщинам в вашей стране! Красотка! Француженки привыкли слышать другие выражения, в особенности от людей в военной форме.

Офицер что-то проворчал, но, видя, как уверенно девушка держится, не стал возражать и повернулся спиной. Барка подскочил и встал рядом с Фрикет, вооружившись массивным железным прутом.

Нападавшие схватили хозяина; затем шестеро моряков с офицером спустились в трюм. Там под запасными парусами лежали прочные, тщательно закрытые ящики. Несколько ящиков подняли на палубу и вскрыли при помощи топора. В каждом из них лежало по двадцать пять ружей Ремингтона со штыком.