Подвиг «Тумана» - [19]
— Самолет противника! — вдруг громко выкрикнул сигнальщик.
Распугав чаек, отзвенели колокола громкого боя. Корабль ожил. Гремя подковками ботинок по ступеням трапов, матросы бежали на боевые посты.
— Разведчик, — тихо сказал Шестаков, рассмотрев самолет.
— Всегда с разведчиков начинается, — также тихо произнес Стрельник.
Сигнальщик непрерывно докладывал высоту и курс самолета.
— Кормовому орудию открыть огонь! Носовому приготовиться! — приказал командир.
Фашистский воздушный разведчик шел на большой высоте. Ударили первые выстрелы. Несколько белых облачков повисли перед черной остроносой машиной. Самолет круто развернулся и ушел на запад. Вскоре он растворился в бледно-лиловом просторе неба. Над кораблем снова закружили скрывшиеся на время стрельбы чайки.
Отбой. На палубе оживление. Моряки подтрунивают над комендорами:
— В белый свет попали?
— Небось подыхать фрицы полетели…
Третий час ночи. До подъема еще далеко. Матросы вернулись в кубрики. Кажется, койки еще хранили тепло их тел. Не раздеваясь, ослабив только поясные ремни и сняв ботинки, люди снова легли спать. Не слышно ни разговоров, ни смеха. Дорога каждая минута отдыха.
Не спится трюмному машинисту Ивану Быльченко. Через час ему заступать на вахту. Хотел вздремнуть — и не смог. Вечерняя сводка тяжким камнем легла на сердце. Фашисты подошли к родным местам. Может быть, сейчас, этой ночью, они ворвались в село, подожгли хату, ведут на расстрел старушку-мать… А где сейчас та, которую он так и не посмел поцеловать, боясь обидеть? Где она, его первая любовь? Что теперь будет с ней? Он достал из кармана ее последнее письмо, вытащил из конверта фотографию.
Нет, никак не заснуть Ивану Быльченко. Широко открыты синие, как васильки, глаза. Он ворочается с боку на бок. Подвешенная к подволоку койка тихо качается. А сон не приходит. Скрипнула дверь, по трапу застучали шаги. Это идут будить вахту. Быльченко сунул портрет в конверт и спрятал письмо в карман.
В пятом часу утра вахтенный офицер Леонид Рыбаков обнаружил на горизонте еле видимые дымки. Они то исчезали, то снова появлялись над изломанной кромкой горизонта.
— Три неизвестных корабля! — коротко доложил он командиру.
Шестаков нацелил бинокль на горизонт:
— Неизвестные, говоришь?.. Не наши — это ясно. Объявить боевую тревогу!
Переливчатая трель колоколов громкого боя вновь разнеслась по кораблю.
Рыбаков записал в вахтенный журнал:
«…04 часа 25 мин. Обнаружены три эсминца противника. Дистанция 55 кабельтовых, курсовой угол 90 градусов правого борта. Объявлена боевая тревога…»
Комиссар поспешил в радиорубку:
— Оповещение о выходе наших кораблей в море было?
— Нет, товарищ комиссар, не получали, — доложил вахтенный радист Константин Блинов.
Стрельник возвратился на мостик:
— Да, это не наши!
— Эсминцы противника. Теперь уже их хорошо видно. Типа «Редер»… — говорил Шестаков, не отрывая глаз от бинокля. — Форсируют ход…
Комиссар взглянул в сторону вражеских кораблей. Они шли полным ходом, быстро сближаясь с «Туманом». Их темные силуэты резко выделялись на бледном полотне утреннего неба. «Многовато их!» — подумал Стрельник и вслух сказал:
— Нахально, однако, лезут… Нахально.
— Да уж чего-чего, а этого им не занимать. Нахальства у них хоть отбавляй, — поддержал Шестаков.
С боевых постов на мостик один за другим поступали донесения о готовности. «Туман» продолжал идти намеченным путем. Вражеские эсминцы перестраивались в строй уступа.
— Разворачиваются… — про себя сказал командир и быстро прикинул в уме: «Три эсминца, на каждом по пяти 130-миллиметровых орудия, большая скорость — и наш сторожевичок, переделанный из рыболовного траулера, с двумя 45-миллиметровыми пушками». — Мда-а, неутешительная арифметика, — сказал он вслух.
— О чем ты, Лев Александрович? — спросил Стрельник.
— Арифметика неутешительная, говорю, — усмехнулся Шестаков и приказал вахтенному офицеру: — Следовать прежним курсом! Доложите обстановку в штаб. Бой примем! — и снова повернулся к Стрельнику: — Что скажет комиссар?
— Примем! — решительно ответил Стрельник и направился к трапу. — Пойду к матросам. Поговорю с народом.
— Самый полный вперед! — резко передвинув ручку машинного телеграфа, прокричал в переговорную трубу Шестаков и спросил у Рыбакова: — Вам ясен мой маневр, лейтенант?
— Не совсем, — смутился помощник командира.
— Прижмемся ближе к берегу. Там нас прикроют наши батареи, — пояснил Шестаков и рукой, в которой был зажат бинокль, ткнул в сторону Кильдина, черным горбом выпиравшего из воды. — Успеть бы только… Скорость у нас маловата.
Дистанция между «Туманом» и эскадренными миноносцами противника быстро сокращалась. Командиру все время докладывали:
— Дистанция сорок кабельтовых… Тридцать пять…
— Поставить дымзавесу! — приказал Шестаков.
Химист Владимир Поляков включил аппаратуру.
У него давно все было наготове, и он только ждал команды. Густой шлейф дыма потянулся за кораблем, расширяясь и поднимаясь ввысь. Усилившийся ветер медленно смещал завесу вправо, оголяя левый борт корабля.
Орудийные расчеты застыли в ожидании приказа открыть огонь. Машины работали на максимальных оборотах. Напряженно дрожал корпус корабля. Черный дым завесы густым, непроницаемым облаком расползался за кормой «Тумана».
