Подвиг продолжается - [92]
Есть еще одна причина, которая помогает Раисе Сергеевне забывать и об усталости, и о счете времени в хлопотливой и беспокойной ее работе. Это то, в чем тоже на собственном опыте убедилась она: только зло может породить зло, доброта же и участие, к человеку всегда вызовут в нем желание оплатить тем же. Ведь кто ходит сейчас в первых, лучших помощниках Раисы Сергеевны — общественных инспекторах, дружинниках детской комнаты? В немалом числе те, кто несколько лет назад стоял в этой же самой комнате, низко опустив голову, потому что не по доброй воле пришел сюда. Но зато потом...
Об одной такой истории, пожалуй, лучше всего мог бы рассказать рослый смуглолицый парень, что сидит теперь часто рядом с Раисой Сергеевной за ее рабочим столом, — Виктор Свищев.
Охота к перемене мест овладела Витькой в весьма юном возрасте, когда мать привезла его из бабушкиной деревни в город. И с тех пор, едва пробуждалась весна, юный путешественник садился на поезд и ехал в деревню. Так и познакомился он впервые с Раисой Сергеевной в вокзальной сутолоке. Сколько раз пришлось тогда Забровской работать на два фронта: успокаивать плачущую Витькину мать и в то же время мучительно искать причину Витькиного упорства. Привязываясь постепенно к городу, парнишка привязывался и к ней, к женщине, которая всерьез хотела понять его душу. Прошло время, и проблемы Витьки Слащева не стало. А однажды он сам, без вызова пришел сюда.
— Что ты, Витя?
— А если б я ходил к вам помогать? Возьмете?
Что ей захотелось тогда? Наверное, вскочить, крепко, по-матерински обнять Витьку, сказать: спасибо. Спасибо за радость, которую, даже не догадываясь, принес ты. Вот она, главная награда за труд.
Каждый день звонит телефон в маленьком помещении детской комнаты. Почти каждый день у стола инспектора, обреченно нагнув голову, стоит новичок:
— Ну, давай знакомиться, — говорит ему вслух светловолосая женщина. — Так что же случилось? — А про себя думает: «Сколько же нам с тобой времени понадобится, дружок, чтобы ответить на этот вроде бы простой вопрос?»
Много «сынков» и «дочек» побывало здесь за пятнадцать бессменных лет. Будет, наверное, немало и еще. Как будут новые весны и осени — с тревогами, беспокойствами, трудностями.
Но есть чудесная сила, помогающая забывать и тревоги, и трудности. Сила, заключенная в обычных почтовых конвертах, в обычных встречах на улицах, в трамваях, когда взрослый, уже посолидневший человек вдруг неожиданно рванется к ней: «Раиса Сергеевна! А помните?... А я вас всегда помню...
Какие из этих встреч, этих писем дороже всего?
Может, такие:
«Дорогая мамулька! Позвольте называть мне вас так и в самый счастливый для меня день, приглашая вас на свою свадьбу. Лида.»
или такие:
«Дорогая тетя Рая! По арифметике у меня пять, и вчера мы ходили в кино на «Балладу о солдате». Коля.»?
Кто скажет, какие дороже? Возможно, лишь сама Раиса Сергеевна?
Впрочем, все эти письма лежат у нее рядом. В одной стопке.
Вл. СКВОРЦОВ
ТОЛЬКО ОДНА НЕДЕЛЯ
— ...Относятся к той же партии, запятая, что и патроны, запятая. Вот чертовщина — уже полчетвертого! Это, Макрушина, не печатай... патроны, — повторил он, — изъятые у гражданина Шмырева. Точка. Подпись. Все!
Последние слова он произносил, уже направляясь к двери. Юля Макрушина проводила его пулеметной очередью, хлестнувшей по бумаге словами:
«Эксперт-криминалист капитан милиции Курносов».
Он протянул руку к двери, но она сама открылась. Навстречу ему шагнул заместитель начальника оперативно-технического отдела майор Самарский.
— Борис Николаевич! — Самарский смотрел не на Курносова, а на свою ладонь. На ней чернели два граненых пластмассовых патрончика. Вот посмотри. Может, что прочитаешь.
— Виктор Григорьевич!...
Тон обращения заставил Самарского поднять глаза на Курносова. Увидел немой упрек во взгляде, нетерпение, кое-как брошенную на лохматые кудри фуражку и понял:
— Да, суббота! На охоту? Так это, — подкинул на ладони патрончики, — не к спеху. Пока возьми, будет время, посмотришь. Попробуй в воде, в бестеневом освещении.
Борис взял патрончики, свинтил с одного крышку. Вынул туго свернутую трубкой узкую полоску бумаги. Посмертный медальон солдата. На бумаге остались лишь графы, отпечатанные типографской краской, да чуть заметные редкие следы то ли чернил, то ли химического карандаша. Кто он был? Где до сих пор оплакивает его мать?
— Откуда, Виктор Григорьевич?
— Из Музея обороны...
Зябко дрожат звезды в стылом осеннем небе. И в глуби озера качаются звезды. На фоне светлой полосы воды чернеет щетка осоки.
Борис лежит на корме лодки. Чуть побаливает плечо — бил навскидку по нежданно налетевшему чирку, поспешил и не вжал приклад. Конечно, смазал.
Досадно — за вечернюю зорьку ни одного удачного выстрела. Ильич, доцент, свалил красавца-селезня. Серединцев — крякушу и двух чирков. Витька-шофер всех общеголял. Три чирка и три материка.
Но, как ни странно, Борис не испытывает зависти к своим удачливым товарищам. Так хорошо здесь, на степном озере, вдали от шума большого города. Даже не хочется идти к костру, где варится в котелке «шулюм».
Потянул ветерок. От костра доносились голоса спорщиков. Борис усмехнулся — опять схлестнулись. Невозмутим, всегда объективен и принципиален майор Серединцев. Но как сойдутся с доцентом у костра после зорьки — так в спор. До крика, до хрипоты. И о чем — о международном положении. А «заводит» их частенько Виктор Никулин. Лихой шофер уголовного розыска — лукавый малый.
