Подвиг продолжается - [15]

Вячеслав Усачев всячески старался облегчить положение сестер Першиковых. Он заботился о них по-отечески: выхлопотал для них дров, раздобыл им ордер на обувь, водил их в Народный Дом на спектакли.

Но в мае у него прибавилось работы — он стал помощником начальника городской милиции. И если Вячеслав Усачев стал реже бывать у Першиковых, к нему на работу стала чаще забегать Валентина.

Сестры близко сдружились и с сослуживцами. И когда 30 июня 1919 года врангелевцы ворвались в Царицын, сестры Першиковы вместе с другими работниками царицынских советских учреждений погрузились на пароход и отправились вверх по Волге, чтобы переждать до того времени, когда враг будет изгнан из родного Царицына.

Так Вячеслав Усачев расстался со своей необыкновенной «крестницей». Царицынская городская милиция снова сформировалась в роты, оставила город и присоединилась к одной из армейских частей. И у кого после этого Усачев ни спрашивал о Валентине Першиковой, никто о ней ничего не слыхал. Ее след затерялся.

В. ЮДИН В ОДНОМ СТРОЮ

Поставленные партией на страже завоеваний пролетарской революции, революционной законности и общественного порядка, милиция и ЧК рука об руку, в одном строю, выполняли общее дело.

В то суровое время они вместе корчевали контрреволюционные гнезда, громили воровские притоны, боролись со спекуляцией, злоупотреблениями по службе, с детской беспризорностью, дрались с бандитами, тушили пожары. Сотрудники милиции и чекисты не чурались никакой работы, если она служила интересам рабоче-крестьянского государства, не проводили грани между милицейскими обязанностями и службой государственной безопасности.

* * *

...Этот нищий облюбовал для промысла «свой» район — несколько пересекающихся улиц на окраине Царицына, где не было никаких промышленных предприятий и люди жили бог весть чем. Каждое утро он неторопливым шагом мерял улицы, не пропускал ни одной калитки, стучал в двери суковатой палкой, терпеливо ждал подаяния.

Но его внешность далеко не у всех вызывала сострадание и участие. Низкорослый, широкоплечий, сутулый, с короткой бычьей шеей, он казался глыбообразным. Глубоко запавшие серые глаза глядели холодно и отчужденно, и этого взгляда не смягчала даже постоянная угодливая улыбочка на мясистом лице. Ходил он в рваных обносках, явно с чужого плеча. Тощая засаленная холщовая сумка болталась на боку. Пустой правый рукав пестро залатанного короткого пиджака он глубоко запихивал в кармам.

Нищий попрошайничал заученно и монотонно, словно выполнял постылую обязанность: «Подайте убогому и увечному Христа ради». Не обижался, когда отказывали, и бесстрастно бормотал благодарность, когда подавали. В общем, таких, как он, немало бродило по улицам полуразоренного врангелевцами Царицына в пасмурные дни осени 1920 года. И у милиции не всегда до них доходили руки.

Молодой сотрудник оперативного отдела ЧК Михаил Крюков попал на эту окраину случайно, разыскивая нужного человека. Глыбообразный нищий вызвал у него чувство неприязни. «Ну и бугай! На таком камни возить», — оглядев коренастую фигуру с сумкой на боку, подумал чекист. Он с мальчишеских лет научился зарабатывать свой хлеб и презирал нищих, считая всех попрошаек закоренелыми тунеядцами. Он искренне полагал, что человек, способный передвигаться на своих ногах, видеть и протягивать руку, может трудиться, хотя бы сторожем, посыльным, мало ли кем, но все же работать.

Как-то, разговорившись со знакомым постовым милиционером этого участка, Михаил крепким выражением помянул безрукого нищего и хмуро заметил:

— Миндальничаете вы с бродягами да побирушками! А зря!

— На моем участке он недавно, — словно оправдываясь, сказал милиционер. — Вроде смирный, не вороватый. А что морда у него пухлая, так, может, от голода. Нынче многие пухнут...

Но Крюков остался при своем мнении. «Дармоед, — зло думал он всякий раз, завидев неполюбившегося ему нищего. — Кабы не однорукий, взять бы по трудовой мобилизации...»

Однажды, поздним ноябрьским вечером, продрогнув на пронизывающем ветру, Михаил забрел в подпольную харчевню. Подобных заведений было в Царицыне несколько. Город жил на скудных пайках, а в этих «обжорках» хоть и за большие деньги, но можно было угоститься горячей лепешкой, шашлыком, балычком, выпить самогону, а иной раз даже заморского вина. Собиралась тут публика разношерстная: крючники, спекулянты, бывшие домовладельцы, да и уголовники. Время от времени милиция и чекисты устраивали облавы, кое-кого арестовывали, изымали самогонные аппараты, но толку от этого было мало. Закрытая в одном месте, «обжорка» оживала в другом.

С нищим чекист столкнулся на темных ступеньках, ведущих в прокуренный полуподвальный «зал» харчевни. Выходя на улицу, инвалид неловко качнулся и задел Крюкова плечом, дохнув винным перегаром. Бормоча извинения, прижимая к боку раздувшуюся суму, нищий хлопнул дверью.

Крюков отыскал свободное место за одним из столиков и попросил чаю. Посетителей было немного, сидели они за чаем и картофельными оладьями. Некоторые были навеселе, но бутылок на столах не было.

Обжигаясь горячим чаем с сахарином, Крюков вспомнил неприятную встречу с нищим на лестнице. «За какие это шиши он самогон дует? Или кто из посетителей угостил? — размышлял чекист. — Вроде бы тут и самогона нет... Разве кто принес с собой, в виде «магарыча». Опять же, какие могут быть сделки с нищим?»