Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру) - [14]
Неужели то внутреннее трезвение, страх, благоговение, смирение, молитвы, слезы, вера, мир, радость, которые Вы на Афоне испытали впервые с такой силой, было все это плодом какого — то искусственного самовозбуждения с чьей бы то ни было стороны или еще чего — либо человеческого и даже ложного, а не было действием благодати? Нет, дорогой, не подумайте так, не верьте этим помыслам. Помню, какой радостный и обновленный уехали Вы от нас путешествовать по Святой Горе; я тоже тогда радовался дивной перемене в Вас и много молился, благодарил Господа. А в предпоследнюю ночь Вашего пребывания у нас, молясь ночью в храме, конечно, главным образом о Вас, опять благодарил я Бога за то, что мир и благодать почивали на Вас. Все это только начатки, но несомненный признак Божия к Вам благоволения и любви. Сам Господь Вас призывает, — будьте уверены в этом. Господь Вас много любит, а когда Вы ради Бога претерпите скорби, то еще большего свидетельства Его любви к Вам удостоитесь. А без скорбей и жертвы нельзя спастись.
Жертва же Богу — дух сокрушен [90]. Помню, когда я впервые с истинным сокрушением о своих грехах пошел на исповедь, что со мной произошло. Вся прожитая мною жизнь встала предо мной как сплошная неправда. Придя к священнику, я от скорби, от слез, от сердечной болезни ничего не мог говорить, а только плакал, и поверьте, прежде чем я начал говорить о своих грехах, Сам Господь «вышел мне навстречу, и пал мне на шею и лобызал меня»[91], и мил Ему был я, и не дожидался Он от меня, когда скажу «прости», как и в притче о блудном сыне тот сказал: «Прости, Отче, согреших на небо и пред Тобою» [92] — уже после того, как отец заключил его в свои объятья. Я обвинял себя во всем, Господь же ни единого слова упрека; только радовался о том, что сын сей изгибл бе, и обретеся, мертв бе, и оживе [93]. Какая это была ночь — рассказать об этом невозможно. Как любит нас Господь.
Воистину единственное правильное начало и основание духовной жизни — покаяние. В покаянии мы познаем неложно о том, что мы чада Божии. Я Вам верю и по любви к Вам не могу скрывать того, что скрываю от других. Что же до моих записок, то слово о них до другого раза отложим.
И то, что я рассказал Вам, небезопасно говорить людям, не познавшим духовной жизни, не умеющим отличать благодати от прелести, любящим все объяснять «с научной точки зрения».
Рассказать таким людям о том, что Господь простил грехи, или еще что-либо подобное — это значит «бросать святыню псам»[94]. Совсем ничего не разумея о видении Света (умного, невещественного) и других явлений духовной жизни, как, например, плач, они хулят и поносят это. Вас же да сохранит от греха этого Господь.
Рассказал Вам несколько о себе с той целью, чтобы и Вы, когда пойдете на великую исповедь за всю свою жизнь пред принятием Вас, во всем обвинили себя; грехом считайте не только очевидные грехи, но и добрые дела за нечистоту их совершения, руководствуясь правилом: «Τὸ καλὸν μὴ καλῶς γενόμενον — οὐκ ἔστι καλόν»[95], или, еще лучше (по пророку), — «Вся правда наша пред Богом якоже порт нечистой (жены)»[96].
Вы утомились, быть может, от моего письма, а я хотел еще говорить о том, в чем Ваше «неверие» и как с ним бороться, но и это отложим на будущее, если благоволит Господь.
Письмо идет неделю. Подумал: если дождаться от Вас ответа на первое, потом написать, то пройдет более полмесяца — за это время возможны многие перемены.
Говорил о Вас с отцом Силуаном; он очень Вас любит и много со слезами умоляет Бога о Вас. Для меня большая радость знать, что Вы такие друзья о Господе.
Узнал я, что молятся о Вас иеромонах отец Пинуфрий, пустынник отец Лукьян и другие; самое доброе впечатление о Вас осталось у многих; отец Василий, например, постоянно Вас вспоминает.
За два дня урывками написал Вам это письмо. До получения от Вас новых вестей (о, дал бы Господь добрых) писать не буду.
Любящий Вас о Господе недостойный
иеродиакон Софроний
Письмо 3. Сомнения
О победе над искушениями. О «жестокости» написанного слова
Афон, 12 августа 1932 г.[97]
Дорогой, возлюбленный о Господе брат, всечестнейший батюшка отец Давид!
Благословите.
Предполагал не писать Вам до получения от Вас новых вестей, но, видите, не в силах был дождаться их от Вас. Так исскорбелась душа за эти дни — почти до отчаяния.
Не знаю, что и сказать. Боюсь уже отяготить Вашу душу каким бы то ни было словом или советом. Одно только — не сомневайтесь в том, что принятое нами совместно решение совершенно согласно с волею Божиею. Скорби, трудности, препятствия в данном случае только свидетельствуют о богоугодности начатого дела. Подумайте, так легко было бы все сделать в Сербии, у Варнавы; или во Франции — у митрополита Евлогия; или в Чехии у епископа Горазда, — но это не значило бы, что так лучше.
Если Вы теперь выйдете победителем, то во всю последующую жизнь будете благодарить Бога, обогатившись истинным богатством, из которого будете черпать себе и другим средства на борьбу с врагом до самого гроба.
