Подвиг, 2010 № 05 - [31]

— Я просто хотел дорассказать ту таинственную историю с моим соседом Гуревичем, когда я в полночь и полнолуние заглянул к нему в окно, — смущенно пробормотал он. — Видите ли, дорогая, ведь и за мной в это время подглядывал Некто. А в комнате, за китайской ширмой, сидела явно моя жена. Но… это была не она! Двойник-с, инкуб, суккуб, что хотите, хоть чудовище Франкенштейна! Да-с. В этом мне пришлось убедиться много позже. И тут не обошлось без оккультных сил, как мне кажется. А самое интересное-то — впереди.

— Ах, да замолчите же вы! — заорала ему в лицо Ахмеджакова, сотрясаясь от злости. — Сами вы порождение оккультных сил! Не хочу ничего слушать. Скажите, — обратилась она к Тарасевичу, — вы хромы от рождения, или вам коллеги-физики ногу переломили в борьбе за Нобелевскую премию? — Ученого-ядерщика задеть чем-либо было трудно. Он благодушно усмехнулся:

— Я ведь притворяюсь. Трость ношу', чтобы только от собак и дамочек отбиваться, а бегаю не хуже таракана. А почему вы спрашиваете?

— Хромых да косых дьявол метит, — отозвалась поэтесса, взглянув на Сатоси. Намек был более чем прозрачен. Косоглазие у японца было врожденным. Однако и он лишь вежливо улыбнулся, выставив жемчужные лошадиные зубы. Его давний сокурсник Олжас, с лицом круглым, как блин, невозмутимо пил чай, не забывая прикладываться и к заветной фляжке. Опасливо посмотрев на него, поэтесса накинулась на молодого плейбоя Гамаюнова.

— Ну! — сказала она. — И не надоело вам быть содержантом у этой, как ее… Мадахари? Вся Москва талдычит.

— Харимади, — поправил Парис. — А вот, кстати, о метках. Родимые пятна на морде — они ведь тоже не от Бога.

Поэтесса непроизвольно коснулась родинки на щеке, вспыхнула. Мне показалось, что она сейчас опрокинет на плейбоя кипящий самовар. Сдержалась. Да и Жан стоял рядышком, готовый перехватить ее руки. Он у меня в этом отношении достаточно вышколен. Чует опасность, как бультерьер.

— Господин Сатоси, а правда, что вы прибыли в Москву с конфиденциальной миссией вести переговоры с этой Харимадой о передаче Японии Курильской гряды и острова Сахалин? — язвительно спросила Ахмеджакова, решив, видно, не обращать на такую мелюзгу, как Гамаюнов, никакого внимания.

— Правда-правда, — закивал головой Сатоси. — А также мне поручено прозондировать почву о сдаче Кольского полуострова Норвегии, Тульской области — Швейцарии и Северного полюса — Молуккскому архипелагу. Трудная работа, госпожа, почти как у Рихарда Зорге.

— Ид-диот… — процедила сквозь зубы поэтесса.

Она повертела головой, не зная, в кого бы еще бросить камень.

— Один из моих мужей был неплохим драматургом, но большой дрянью, — гневно произнесла Ахмеджакова, обращаясь теперь не конкретно к кому-либо, а говоря просто вслух, не спуская при этом глаз с пузатого самовара. Тот в ответ что-то булькнул. — Однажды я решила ему насолить, позвонила главному редактору одной литературной газеты и сказала, что мой благоверный намедни испустил дух в результате запора каловых масс. Редактор, дурак, поверил и на следующий день выдал в газете некролог. Муж, еще больший дурак, помчался выяснять отношения, устроил скандал, требуя опровержения. Через пару дней это опровержение появилось на последней странице, мелким шрифтом. Мужа это не устроило. Он настаивал на первой странице и на более крупном шрифте. Но спустя еще пару дней от всех этих треволнений угодил в больницу и действительно окочурился.

— Забавно! — пустил из трубки колечки дыма Тарасевич.

— Это не все. — Поэтесса продолжала обращаться исключительно к самовару. — Я приехала в больницу вместе с главным редактором. Нам сказали: да, такой-то лежит в морге, когда будете забирать труп? «Погодите вы с трупом! — отмахнулась я. — Нам надо решить вопрос с некрологом». — «Надеюсь, больше-то опровержений не будет?» — спросил редактор. «Нет», — заверила я. На следующее утро появился замечательный некролог. Но!

Поэтесса подняла вверх указательный палец. Все присутствующие уставились на ее отточенный наманикюренный коготок.

— Выяснилось, что в этой больнице лежал еще один человек с фамилией Гельманд, он-то и дал дубака, вполне официально. А мой Гельманд продолжал лежать под капельницей в отдельной палате. Едва ему доставили свежую газету, как он вырвал из своего тела все трубки и прямо в шлепанцах и пижаме помчался в редакцию, сшибая пешеходов и легковушки.

— Не хило! — пустил еще одно кольцо дыма Тарасевич.

— От такой новости заколбасит почище, чем от самой дурной кислоты, — согласился Гамаюнов.

— Просто сплющит, — добавил Бижуцкий.

— Что же было потом? — спросил Сатоси.

— А вы угадайте, — усмехнулась поэтесса, не спуская глаз с самовара.

— Я думаю, что редактор его просто убил, — высказался Олжас, глотнув рисовой водки. — Чтобы больше не писать никаких опровержений.

— Нет, не так. Опровержение появилось вновь, на сей раз крупными буквами, в редакторской колонке. А вечером у меня раздался звонок, и несчастный редактор огорченно спросил: «Слушай, Зара, чего же твоего козла Харон туда-сюда возит, никак ни к какому берегу не пристанет? Кончится это когда-нибудь или нет?» Редактор находился на грани нервного срыва. Я, чтобы хоть как-то скрасить его мучения, пригласила редактора к себе. Но мой муженек тоже находился на этой грани. Утром он вновь сбежал из больницы и примчался домой, радостно потрясая газетой с опровержением. Увидев меня с редактором в одной постели, упал на пол и больше не поднимался.