Подвиг, 2010 № 05 - [23]

— Вам-то чего бояться? — язвительно спросила путана. — Молоденьких же…

— А что же с ним приключилось дальше? — поинтересовалась актриса трагическим шепотом.

— Его упрятали в сумасшедший дом, — ответила Ахмеджакова и тут же добавила: — Мне, между прочим, всего двадцать девять лет, по метрикам.

— Знаем мы эти метрики! — хихикнула путана. — С такими метриками плова не сваришь. Людоеда-то фальшивыми паспортами не обманешь!

— О господи!.. — вновь простонала Ползункова.

— Выходит, из сумасшедшего дома он сбежал, — сказала актриса.

— И спрятался здесь, — согласилась Ахмеджакова. — Но почему об этом ничего не знает Александр Анатольевич? — промолвила актриса. — У самого рыльце в пушку, не сомневаюсь. Может быть, он вообще с этим Олжасом заодно. А также с тем, другим, с лошадиными зубами. Японец тоже вызывает у меня жуткую неприязнь. Смотрит так, словно… словно хочет сделать из тебя суши.

— Для этого надо быть хотя бы воблой сушеной, — не удержалась путана, — а не скелетом рыбьим.

— Какая же вы, милочка, язва! — ответствовала актриса. — Вас нельзя принимать в светском обществе. Не комильфо.

— А идите вы все… — И путана разразилась соответствующим набором слов.

— О господи! — испуганно сказала Ползункова, даже ее Принцесса мяукнула от неожиданности.

Но тут настоящим мастером слова проявила себя и поэтесса княжеского рода:

— Да пошла ты сама… — И выдала целую тираду отборного портового мата.

Признаться, подобного я не слышал. Левонидзе толкнул меня в бок локтем.

— Не пора ли вмешаться? — шепотом сквозь смех спросил он.

Я приложил палец к губам. Еще не время.

— Дамы, дамы! Успокойтесь! — начала урезонивать скандалисток актриса. — Прежде всего надо решить, что делать? Уезжать или оставаться? Мне лично здесь по душе. Я будто вновь попала в свою любимую театральную среду. Только играю теперь саму себя, не для зрителей. А кто в этой пьесе злодей — даже и не важно. Узнаем в конце представления.

— Надеетесь доиграть до конца? — сумрачно спросила путана. — Может и не получиться. Если режиссер надумает убрать вас в середине спектакля.

— О господи! Зачем вы меня пугаете? — жалобно пискнула вдова-миллионерша. — Но я отсюда никуда не уеду, так и знайте. Мне здесь хорошо.

— Мне, в общем-то, тоже, — согласилась путана. — Кроме того, у меня есть свои, особые интересы. Но я о них вам не скажу. А людоед Олжас или нет — плевать. Нужно просто держаться от него подальше, не садиться за один стол. Чтобы не угодить в тарелку.

Какие же у нее «особые интересы»? — подумалось мне.

— Тогда и я останусь, — вздохнула поэтесса. — В конце концов, я действительно могу и ошибаться. Все казахи для меня на одно лицо, особенно людоеды. Вот послушайте лучше, что я сочинила намедни…

Левонидзе снова толкнул меня в бок

— Нашего вмешательства не потребовалось, пошли отсюда, — сказал он. — Я физически не могу переносить ее стихоплетство.

— А как же быть с Олжасом? — спросил я, терзаемый разного рода сомнениями.

— Ну, мы-то с тобой знаем, что он не людоед, — подмигнул мне Левонидзе. И добавил: — По крайней мере, не в данное время и не в данном месте.

Это было верно, пришлось согласиться.

Водки они, братья Топорковы, вкусили изрядно, поскольку сидели, осоловев. Но, кажется, вновь примирились. Вот ведь до чего странен и необъясним русский человек! Его родной брат предаст, а он все простит, даже найдет объяснение своему прощению.

Левонидзе приготовил для Топорковых последнего козырного туза. Я почти и не вмешивался в последующий пасьянс. Лишь фиксировал психомоторные реакции. Для своих анали^тических выкладок о природе человеческого рода.

— Вернемся опять в прошлое, — произнес Левонидзе, расхаживая по комнате со своей папкой. — На сей раз речь пойдет о… вашем старшем брате, Николае, генерал-майоре бронетанковых войск.

— А он-то тут при чем? — насторожился Владимир. Алексей молча плеснул водку в рюмку, но пить не стал.

— Александр Анатольевич, пересядьте, пожалуйста, в это кресло, спиной к камину, — предложил мне Левонидзе. — Вы будете изображать у нас генерала.

— Извольте, — согласно кивнул я и выполнил его просьбу.

— Что еще за новые фокусы? — недовольно пробурчал Владимир.

— Сейчас узнаете. А вы, господин полковник, садитесь сюда, к окну.

Алексей с рюмкой переместился на указанную позицию.

— И что дальше? — спросил он.

— Восстановим ситуацию августовского вечера 1991 года, — продолжил Левонидзе. Он заглянул в папку и полистал какие-то бумаги. — В тот день ваш старший брат находился в квартире один. Он был действительно очень подавлен после неудавшегося путча. Следствием установлено, что Николай Топорков был связан с маршалом Ахромеевым. То есть был непосредственно причастен к заговору военных. Впереди неминуемая отставка, возможно, арест. Тюрьма, позор и все такое прочее. Но главное, конечно, крушение всех идеалов.

— Да-да, — подтвердил Владимир, — мы об этом уже говорили.

— Но вы не сказали о том, что никакой предсмертной записки найдено не было. — Левонидзе снова заглянул в папку. — Кроме листка бумаги с непонятной фразой: «Эники-беники ели вареники, все слопали, мне ничего не оставили, а энику я шею-то сверну!» Согласитесь, что для человека, готовящегося совершить самоубийство, звучит сие довольно странно и глупо, если только это не клиент Александра Анатольевича?