Подсолнушек - [3]

Тоня взяла Костю за руку.

— Пойдем, я тебе покажу что-то интересное.

Они подошли к самовару.

— Гляди, это — я, — засмеялась девочка. — Похожая?

Костя увидел в самоваре еще одну смешную рожицу с пухлыми щеками и приплюснутым носом. Он невольно рассмеялся, узнав себя:

— Как в кривом зеркале! Все шиворот-навыворот!

Время бежало незаметно. Тоня перестала дичиться Кости. Она много смеялась, рассказывала о себе, о дедушке, у которого жила в Цимле, на берегу моря.

— Хорошо было там, — вздохнула Тоня. — Дедушка рыбачил, я ему помогала. По морю пароходы плавали, большие, как двухэтажный дом. А волны, тоже огромные, шумят, звенят, грохочут — дзинь, бум, трах!..

— Я тоже был на море, — похвастался Костя. — Видел пароходы и теплоходы в пятиэтажный дом!

Девочка улыбнулась, а Костя продолжал:

— Дядя Степа брал меня с собой в командировку, в Крым. Там мы видели апельсинные сады и железные деревья…

Тоня подозрительно покосилась на Костю.

— Врешь, железных деревьев не бывает! Они — деревянные!

— Бывают и железные! Самшит! — горячо доказывал Костя. — И мамонтовые деревья бывают! Можешь даже спросить дядю Степу!

Тоня вдруг перестала смеяться. Она вздрогнула и проворно выбежала из комнаты. Костя увидел входящую по ступеням Екатерину Семеновну.

Тетя — высокая и худая, седые редкие волосы она заплетает в косу и укладывает свернутым в колечко жиденьким жгутом, голову закутывает монашеским черным платком; несмотря на жару, она носит темное шерстяное платье. В складках этого платья, как казалось Косте, и таился тот запах, которого он не переносил. Запах этот, как угар, сопровождал тетю и распространялся по всему дому. Ходит тетя бесшумно, разговаривает тихо, как будто вблизи лежит покойник и она боится его потревожить.

Екатерина Семеновна не спеша подошла к племяннику и положила ему на плечо сухую жилистую руку. Костя увидел вблизи ее лицо. Глаза зеленые и без ресниц, подбородок заостренный, по бокам рта — глубокие бороздки морщин, а на щеке кнопкой электрического звонка торчит большая родинка.

«Что, если надавить?..» — подумал Костя.

Тетя не баловала племянника разговорами. С тех пор как он приехал, она говорила с ним два или три раза. Впрочем, и Костя не нуждался в ее беседах. Они напоминали ему скучные уроки, которые он не любил и плохо слушал.

Сейчас тетя заговорила:

— Сирота ты моя горемычная. Отец ушел к другой, мать померла, остался один, как перст. Если бы не тетя, не ее доброта, что бы ты делал?

Костя промолчал.

— Мать твоя не верила в бога, — вкрадчиво продолжала тетя, — в церковь не ходила, святую богоматерь не признавала. Вот она, матушка-богородица, и наказала ее за строптивость. А мы с тобой будем в церковь ходить? — неожиданно спросила тетя.

— Чего я там не видел?! — удивился Костя.

— Как — чего?! — тоже удивилась тетя. — Там священник служит, святое таинство свершает, хор поет. Поглядишь, послушаешь — и на душе станет легче.

Костя потянулся к розетке: хотел включить радио, но тетя удержала его руку:

— Погоди, слушай, что я говорю! Конечно, силком в церковь тебя тащить не буду. А ты не ершись.

— Хорошо…

Оставшись один, Костя подумал:

«Насчет церкви я просто так пообещал. Надо еще поговорить с Тоней».

Костя стал замкнутым и молчаливым. Жил он теперь воспоминаниями, и они приходили к нему, словно из прочитанных сказок.

…Весеннее половодье. Дон разлился, как море. Вдвоем с матерью они плывут на теплоходе. Костя смотрит на воду, и ему кажется, будто облака не в небе, а внизу, под теплоходом, и под ними — жуткая глубина. Там, где вода сошла, обнажив верхушки кустарников, мокрые до пояса стоят телеграфные столбы. Над головой пролетают стайки диких уток…

Вечером, отказавшись от ужина, Костя взобрался на свой сундук. На другом сундуке уснула Тоня. Екатерина Семеновна за столом читала толстую книгу в кожаном переплете. Тетя шевелила губами то быстро, то медленно, и под ее бормотание мальчик заснул.

…Проснулся Костя от удушья. Свесив с сундука ноги, он осмотрелся: прежняя комната. Косте показалось, будто все эти кресла и стулья в чем-то провинились перед тетей, и она в наказание расставила их по углам.

Костя видит, как вместе с тетей в комнату вошла незнакомая женщина. Наверно, она очень торопилась и успела набросить поверх сорочки только полосатую юбку. В руках женщина держала завернутого в одеяло ребенка.

— Матушка, Катерина Семеновна… — задыхаясь говорила женщина, — помогите!.. Мальчонку нечаянно обварили… Чайник опрокинулся…

Лицо женщины было искажено болью, будто на нее самое плеснули кипятком. Завернутый в одеяло ребенок уже не плакал, а хрипел.

Костя вспомнил, как когда-то нечаянно обжег палец, было ужасно больно. Он посмотрел на мальчика: «Его надо скорей в больницу!.. Ну чем ей поможет тетя?»

Тетя не спешила посылать женщину и больницу, нет. Она медленно повернулась к иконам и начала шептать молитвы. Молилась долго, усердно, потом взяла с божницы пузырек с какой-то жидкостью, взболтнула и обрызгала мальчика. Ребенок вздрогнул и захлебнулся криком. С болью и тупой покорностью на него смотрела мать.

— Не печалься, молодка, — утешала женщину тетя, — за грехи наши тяжкие господь наказывает нас. — Тетя передала женщине пузырек. — Этим будешь смазывать младенца. Маслице-то святое, из города Иерусалима!