Подснежники - [61]

Я тоже получил от нее подарок. Она сказала, что вещей у нее слишком много, непонятно даже, сможет ли она разместить все их в Бутове, да и зачем ей столько? А кроме того, она хотела, чтобы у меня осталась какая-то память о нашем знакомстве. И потому подарила мне свою фотографию — ту с гимнастическим обручем, сделанную, когда сорок лет коммунистического вранья и нехватки самого необходимого, затем десятилетие надежд, нового вранья и новых нехваток и, наконец, знакомство с Машей, Катей и со мной — все это было еще впереди. Снимок мне принимать не хотелось, но Татьяна Владимировна настаивала. По-моему, ты однажды увидела его в ящике комода и спросила, кто на нем изображен, а я пробормотал что-то насчет сувениров, но правды тебе не сказал. Из всего, чем я обладаю, — а обладаю я для человека моих лет и с моим банковским счетом не столь уж и многим — фотография Татьяны Владимировны, сделанная в пору ее черно-белой юности, это первое, с чем я был бы счастлив расстаться, первое, от чего мне хотелось бы избавиться, однако выбросить ее я почему-то не могу.

Глава шестнадцатая

Как я уже говорил, — запах.

Цветы возвратились на отведенные им в центре бульвара места — нарядные батальоны тюльпанов и анютиных глазок. Во исполнение секретной статьи Российской конституции половина женщин, которым еще не исполнилось сорока, переоделась проститутками. Теплый воздух и бензиновые пары создавали над крышами новоарбатских казино подобия миражей. Была середина июня, и Константин Андреевич начал пованивать.

Я вышел из моей квартиры ранним вечером, собираясь, сколько я помню, встретиться со Стивом Уолшем в американском «ресторане-автобусе», стоявшем неподалеку от площади Маяковского. Спускался я по лестнице и, поравнявшись с квартирой Олега Николаевича, увидел сидевшего на коврике у двери Джорджа. Это был старый подагрический белый кот с розоватыми ушами и всегда приводившими меня в недоумение розовыми же глазами, с животом, как у беременной котики, но с тощим, все кости наружу, хвостом. Он сидел с видом существа, страдающего посттравматическим стрессом, и смотрел в стену перед собой. Я наклонился, погладил его, потом нажал на кнопку звонка Олега Николаевича — раз, другой, — но ответа не получил. Джордж поднял на меня розовые глаза. Я оставил его сидеть на коврике, спустился по лестнице, вышел на улицу и набрал полную грудь вкусного вечернего воздуха.

Первым, кого я увидел, был Олег Николаевич. Стоял он спиной ко мне, однако я сразу понял: это Олег Николаевич — в помятом костюме, с низко склоненной, как у молящегося или плачущего человека, головой. Вокруг него прохаживалось, разговаривая, изрядное число людей, а он стоял неподвижно и одиноко, и никто к нему не обращался.

Людей на моей улице собралось столько, что ничего кроме них я не видел, однако исходивший от Константина Андреевича запах гниющих фруктов учуял сразу. А потом, приблизившись метров на десять, увидел ногу.

Только одну, свисавшую из багажника оранжевых «Жигулей» поверх грязного номерного знака. Помню полуботинок, в который она была обута, серый носок над ним и полоску зеленоватой кожи над носком. Все остальное еще оставалось, благодарение Богу, в багажнике, но я почему-то не сомневался: это Константин Андреевич, пропавший друг Олега Николаевича. Я подошел к моему соседу, увидел редкие завитки белых волос на макушке его склоненной головы и уперся, как и он, взглядом в землю. Так мы и простояли не то три минуты, не то целое столетие — я и он, соединенные, но отдельные. Олег Николаевич даже и не взглянул в мою сторону, и все же я понимал: он знает, что я рядом.

В конце концов я сказал:

— Ужасно. Просто ужасно.

Только тогда он поднял на меня взгляд, открыл рот, но лишь сглотнул и снова уставился в землю.

У самой машины переминались с ноги на ногу пятеро или шестеро милиционеров. Двое-трое из них разговаривали по мобильникам. Одеты все были в странноватые голубые рубашки, просторные в области живота и стягиваемые снизу резинкой, — такие носят в летнее время все московские милиционеры; ниже рубашек покачивались на бедрах пистолеты. Эти ребята смахивали на гостей, собравшихся на неспешные российские «шашлыки». А на капоте «Жигулей» сидел, покуривая, тот самый молоденький следователь, с которым я виделся и которого не пожелал подкупить несколько месяцев назад, когда пытался, правда не очень усердствуя, помочь Олегу Николаевичу в поисках его обреченного друга.

— Привет, — сказал я.

— Привет, англичанин, — ответил он.

Похоже, молодой человек обрадовался, увидев меня. Одет он был в черные джинсы, матерчатую куртку и темную футболку под ней с изображением пинтовой кружки пива «Гиннесс» на груди.

— Вы знаете, кто это сделал?

Он усмехнулся. Прыщей у него за то время, что мы не виделись, стало больше.

— Пока нет. Может, завтра узнаем.

— А почему тело бросили здесь?

— Откуда ж мне знать? — ответил он. — Скорее всего, убийцы хотели его увезти, да кто-то их спугнул. А после они решили, что разъезжать по Москве с мертвым стариканом в багажнике опасно. Хотя, может, и собирались вернуться за ним, да не собрались. Похоже, он тут долго пролежал. Глядишь, и с прошлого года.