— Ты кто? — спросил Игорь. — Жмуня или Пепел?
— Пепел, — с хрипом представился парень.
— Ладно, познакомились, значит.
— Ты чё, в натуре, мне же все яйца отбил? — попробовал предъявить претензии Пепел.
— Не пасха, новые купишь. Да и зачем тебе они? Такая гнида как ты детей иметь не должен.
Пепел попытался ударить Кижаева, но тот увернулся, и быстро и резко стукнул несколько раз своего собеседника по мослистой роже. Еще в юности маленький кулак Кежи сравнивали с гирькой. Сейчас эта гирька быстро превратила физиономию Пепла в месиво. Из носа и разбитой брови текла кровь, один глаз быстро наливался опухолью.
— У, с-сука… — скорее с отчаяньем, чем с ярость простонал Пепел.
— Ну что, с тебя довольно?
— Да, — прохрипел тот. — Хватит.
— Ну ладно. Дружок то твой где?
— Какой?
— Такой. Не еб… мне мозги!
— Жмуня? На остановке, наверное, ждет.
— Передавай ему привет. Скажи, что при случае и ему верну должок. И больше вам тот номер с трубой не удастся, понял?
Пепел через силу кивнул головой. Кижаев отпустил парня, тот подобрал шапку и первый выбрался вверх по лестнице наверх. Поразмыслив, Игорь задал своей жертве еще один вопрос.
— Эй, Пепел, ты не знаешь, куда Лолка девалась?
— Лолка? А куда она может деваться? — откровенно удивился тот.
— Два дня ее уже нет, ни дома ни в школе.
— Ну и хрен с того? Она тёлка ещё та…
— Да знаю я, какая она! Ну, ты узнай, если что. Пиво за мной.
— Ладно, я поспрашаю, если что, стукану.
— Да уж постарайся. Где живу — знаешь.
— Знаю. Самсоны там раньше жили, дружбаны мои.
Вернувшись домой, Кижаев посмотрел на съежившиеся от клея обои и плюнув пошел на кухню. Сто грамм водочки немного подняли его настроение, но до конца так и не вернули спокойствия.
С утра Астафьев снова пришёл в этот чёртов барак. Между лестничными пролётами он увидел крышку гроба, и понял, что хозяин комнаты номер шестнадцать уже вернулся к себе домой.
На настойчивый стук в дверь комнаты номер восемнадцать Астафьеву никто не отозвался. Зато из соседней комнаты вывернулась Валентина Серова. В руках у неё была солидная стопка газет, перевязанная бечёвкой.
— Вы к Наталье? — спросила она.
— Да. Нужно кое-что у ней уточнить.
— Она сегодня не ночевала.
— А вы откуда знаете?
— А она как появляется, сразу музыку врубает. Она у ней день и ночь грохочет. Это же Наташка, она с детства такая — повёрнутая на музыке.
— А вы, куда это всё несёте? — спросил он, кивая на газеты.
— В мусорку. Вся квартира забита этими газетами. Отец до сих пор «Правду» выписывал, представляете? Вы не посидите в комнате, пока я отнесу газеты? А то закрывать комнату не охота. Замок что-то плохо работает. Кстати, я звонила вашему начальнику, он разрешил снять его и отдать на экспертизу. Приедут они завтра. Вы поможете?
— Да, конечно.
Юрий прошёл в комнату, покосился в сторону гроба, но лицо висельника, слава богу, было прикрыто простынёй.
Через пару минут в дверях показалась чета импозантных, пожилых людей. И по одежде и по манерам было видно, что оба не обычные работяги. Дама тут же зарыдала, мужчина держался лучше. Вскоре вернулась Валентина, она обнялась с женщиной и поцеловала старика в щёчку.
— Какое горе! Какое горе! — причитала женщина.
— Держись, Валя, держись, — посоветовал старик.
Они сели около гроба, начали беседовать с дочерью. Тут стали подходить ещё люди. Улучшив момент, Астафьев спросил Валентину: — Это кто?
— Это Викентьев, Олег Васильевич, бывший парторг завода. Они дружили по поводу общих взглядов на политику. Оба вечные коммунисты.
Когда мужчина вышел на лестничную площадку, чтобы покурить, Юрий догнал его.
— Извините, Олег Васильевич, я работник уголовного розыска, Астафьев. Скажите, вы когда общались с Серовым последний раз? Он ничего не говорил о каких-либо мотивах своего самоубийства?
— Нет, ничего. Василий Егорович был крепким человеком, он всегда говорил, что наши предки пережили ещё более страшные времена, чем теперь. Гражданскую, Великую отечественную войну. Переживём и ельцивщину. Он звонил мне недавно, на прошлой неделе. Хотя… Тогда он был какой-то не такой. Мы обсудили некоторые места антинародной политики Ельцина, а потом он сказал мне странную фразу: "Знал бы ты, Олег Васильевич, что творится у нас на заводе. У тебя бы волосы дыбом встали". Я спросил, что он имеет в виду. Но Василий Егорович ответил, что ему нужно удостовериться в этом, а потом он поднимет на уши всех этих махинаторов.
— Махинаторов?
— Да, он так и сказал — махинаторов.
— А более конкретно он ничего не сказал? Что он имел в виду?
— Нет, но голос у него был такой… — старик чуть подумал, а потом закончил, — торжествующий. Как будто он уже знал что-то.
— Вы не знаете, что хоть примерно он имел в виду?
— Нет, извините, даже не догадываюсь. Я давно отошёл от заводских дел, уже шесть лет на пенсии.
Эта точка на лестничной клетке оказалась очень выгодной с точки зрения допроса мужской части людей, пришедших проводить старого мастера в последний путь. Увы! Никто из них толком ничего не знал. Что удивило Астафьева, все кто работали с Серовым в последнее время, были молодёжью, едва ли не одного с ним возраста, может, чуть постарше. В чём все они были единодушны — никто не думал, что Серов захочет наложить на себя руки.
