Подружка №44 - [32]

По-хорошему, в этом описании вообще никакого смысла нет. Истинная красота – сама по себе вид искусства; слова – лишь ее отражение, как фотография гениального полотна живописи, снятый по книге фильм или, того хуже, книга, написанная по мотивам фильма. Ну, вы, наверное, меня понимаете.

В давно ушедшие времена поэты сравнили бы ее губы с кораллами, кожу с алебастром – и доля правды в том есть, ибо лицо у нее действительно ослепительно белое, – но можно представить себе, как легко она загорает летом. Однако мне Элис – образ Элис – представлялся воплощением мечты, фантазией, облеченной в плоть. Вид у нее был одновременно уверенный и беззащитный. Казалось, она отвечает всем противоречивым требованиям, которые могут прийти в голову мужчине. Выглядела она крайне предосудительно – «шлюховато», по меткому определению одного из моих друзей по электронной переписке, – но ее целомудрие в тысячу раз превосходило это.

Другой из моих знакомых как-то сказал девушке, что голос ее глаз глубже, чем любая роза. Девушка спросила, сам ли он такое придумал, и он, разумеется, ответил: да. «Забавно, – заметила она, – вот и Каммингс так говорил». Но, представьте, у Элис было то же самое! Я заглянул в ее глаза и увидел конец гонки, конец бессмысленному шатанию по вечеринкам, клубам и барам. Я увидел там тихие дни у моря, ночи у камина, машину, тормозящую рядом с прелестным домиком под черепичной крышей, – все романтические штампы сразу. С этой девушкой можно было вместе стареть. Не могу сказать наверняка, готов ли я завести детей, но для нее постарался бы.

Наше общее будущее было абсолютно ясным. Я сделаю предложение на вокзале, как на том плакате; каким-нибудь безумным подвигом докажу свою состоятельность ее тирану-отцу, затем нас на долгие годы разлучит война, а вернувшись, я застану ее с моей фотографией в руках, и выглядеть она будет лет на пять-семь моложе, чем перед разлукой. Она заболеет ужасной болезнью, и доктора велят мне (то есть нам) готовиться к худшему, но я отправлюсь в Америку и там найду чудо-лекарство, единственную нашу надежду, по словам талантливого молодого врача: «в лучшем случае тридцать процентов гарантии». Она излечится, и на радостях мы напьемся до беспамятства в солнечный денек, сидя у реки. По дороге домой меня собьет автомобиль, и следующие полгода она проведет у моей постели, самоотверженно выхаживая меня, отчего наша любовь станет еще сильнее. Затем трогательная сцена: она помогает мне делать первые шаги. Далее, не успею я проработать и трех недель, меня ложно обвинят в растрате – нет, минуточку, если уж фантазировать, то работать я не буду, но неважно, – и она будет бороться за мое доброе имя и найдет неоспоримое доказательство вины моего нечистого на руку шефа. Мне выплатят огромную компенсацию за моральный ущерб, и остаток дней мы проживем в роскоши.

Мы поедем в Париж и начнем грубить французам раньше, чем они успеют нагрубить нам, так что придется поторопиться. Мы напьемся в Праге, налижемся в Калифорнии, наберемся в Берлине. Мы будем вместе ходить по супермаркету, чтобы только посмеяться над парниковыми овощами, немного повздорим насчет вкусовых качеств борща, а вообще еда на нашем столе будет появляться сама собой, как по мановению волшебной палочки. Наша жизнь будет изумительна и непорочна – как тот эпизод из «Бутч Кэссиди и Санденс Кида», где они гоняют на велосипедах, – и в ней не будет места скучным служебным заботам: в счастливой Аркадии никто не работает.

Знаю, для одной фотографии этого многовато, и, возможно, я слишком увлекся, но девушка действительно была просто загляденье. И, что самое замечательное, снимок делал Фарли, который, как мне известно, считал большим личным достижением, если ему удавалось полностью уместить фигуру в кадр, не обрезав голову или ноги.

Я уже собирался сказать что-нибудь подходящее случаю, но Джерард меня опередил. Есть у нас с ним точки пересечения, пять-шесть общих баек, которые всегда приходят на ум при встрече со старыми друзьями. Как-то, очень давно, будучи в Уэльсе, мы с ним зашли в паб в компании прехорошенькой девушки, и хозяин сделал ей комплимент в выражениях, уже сто лет как вышедших из употребления.

– Боже, – воскликнул он, – да она взглядом сальную свечку выпрямит!

Мы оба сочли фразу очень занятной по подбору слов и по накалу, с каким она была произнесена, и именно из-за того, что она слегка нас шокировала, мы невольно повторили ее вслух. Наша спутница вряд ли поняла, что привело нас в такой восторг, более того, могла подумать, что мы считаем возможным так говорить о женщине – а мы действительно считаем это возможным, но не столь прямолинейно. Поэтому я был рад, что на сей раз фразу повторил Джерард, передразнивая резкий уэльский выговор бармена.

Здесь следует отметить два обстоятельства. Первое: у нас с Джерардом сошлись мнения о женщине. Для Джерарда, надо вам заметить, идеал женщины – четырнадцатилетний подросток, с едва заметными грудками, «в меру заостренными на концах» (цитирую дословно). Волосы у нее должны быть темные и непременно стриженные под мальчика; помада – рубиново-красная, но вообще косметики не должно быть много. Она не должна командовать, но и размазней быть тоже не годится.