Подружка №44 - [130]

Я смотрел на ворох цветных бумажек с единственной мыслью: Джерарду бы это не понравилось. Он разозлился бы. Вечно они суют нам в ящик всякую дрянь, игнорируя табличку с просьбой обходить нашу дверь стороной. Зачем Джерарду лишний раз огорчаться?

Я распахнул дверь с яростью мужа, ожидающего найти за нею жену в постели с любовником, и миг спустя уже гнался по улице за почтальоном, потрясая зажатыми в кулаке рекламками и вопя во весь голос.

Наверное, я ожидал увидеть невзрачного подростка, топающего по улице с полной сумкой дурацких листовок, или обрюзгшего дядьку лет пятидесяти, одышливо катящего в гору набитую печатной продукцией сумку на колесиках. Но когда почтальон повернулся ко мне лицом, я вздрогнул. То была женщина лет шестидесяти, даже в рабочей одежде подтянутая и опрятная. Судя по всему, она причесалась и накрасилась перед самым выходом. В столь приличной блузке и твидовых брюках стоять бы ей за прилавком с пирожными на благотворительном базаре, а не заниматься делом, в котором предел самых честолюбивых мечтаний – когда-нибудь подняться до разносчика пиццы. Мухлевать с кредитными карточками для этой дамы было бы более достойным выбором. Что стряслось с нею, в чем ей так не повезло, упустила ли она удачу или отказалась от нее по своей воле?

– Да? – отозвалась она, слегка напуганная комком сунутых прямо ей под нос бумажек, маленьких приглашений к уюту или счастью, советов, как жить лучше и ярче. Я не знал, что сказать. От ее мягкости, от ее страха собственное хамство резануло меня еще больнее.

– Для кого это все?

Слова пришли ниоткуда, будто по волшебству, – возможно, возникли в результате моей возни с листовками.

Женщина посмотрела на меня как на дурачка.

– Для вас, – пожала плечами она, – вам остается лишь решить, чего вам хочется.

И, показав пальчиком на рекламки, улыбнулась любезной, строго выдержанной улыбкой полковницы, отдающей туповатому ординарцу распоряжения насчет сельского праздника.

Она была права. Все это для меня, только протянуть руку и взять. Я подумал о Джерарде; сейчас он как раз едет через Челси, и остается лишь догадываться, когда из самого счастливого человека в Лондоне я превращусь в разносчика никому не нужных объявлений. Этого я ему не позволю, особенно после того, как добился всего, о чем только мог мечтать.

День выдался жаркий и влажный, и я чувствовал, как майка прилипает к спине. Женщина по-прежнему смотрела на меня как на психа. Мне хотелось двух вещей: чтобы пошел дождь и убить Джерарда, причем об убийстве я думал вполне конкретно, четко и хладнокровно. Из-за какой-то мелочи он вознамерился лишить меня счастья, просто чтобы мне было так же плохо, как ему. Наказать ни за что, за то, чего я и делать-то не хотел. Мне предстояло выбрать: или и мне, и ему остаться ни с чем, или одному из нас не жить.

Орлиным взглядом Джеймса Бонда я взглянул на циферблат своего «Симастера». Да, я и часы купил новые, разве я не упоминал об этом? Джерард уехал всего пять минут назад. Сейчас семь часов вечера. В восемь придет Элис.

У моего мотоцикла предельная скорость 170 миль в час, а до ста он разгоняется быстрее, чем отъявленный обжора приканчивает большую упаковку чипсов «Принглз». 7.05 – если не терять времени, я смотаюсь туда и обратно за полчаса.

Джерард работает в Уиттингтонской больнице. Я знал, что он всегда едет через Гайд-парк, потом по Мэрилебон-роуд, трехрядному шоссе с вечными пробками, потом огибает Риджентс-парк, где автомобилисты получают последний шанс разогнаться от души перед заторами Кэмдена. Я видел, как некоторые выжимают там 60–70 миль в час. Если Джерард в неудачный момент свалится с велосипеда, ему конец. А поскольку он собрался сломать мне жизнь, то, резонно рассудил я, смерть – единственная форма личностного роста, доступная ему в ближайшие полвека.

Не то чтобы меня совсем не мучила совесть – мучила, разумеется, но, как говаривала моя тетушка, откуда ты узнаешь, что тебе это не нравится, если не попробуешь? И если я его догоню, а довести дело до конца духу не хватит, по крайней мере, я с приятностью прокачусь по парку.

Я бегом вернулся в квартиру, схватил свой мотоциклетный шлем и кожаную куртку Джерарда, не такую заметную, как мой дорожный прикид, и бросился в гараж. В десять минут восьмого я уже выезжал на Фулхэм-роуд. В четверть девятого промчался по извилистым дорожкам Гайд-парка, благополучно миновав все ограничители скорости. Гневом божьим пронесся по Мэрилебон-роуд, с непревзойденной ловкостью лавируя между потоками машин. Затем свернул в Риджентс-парк и при выезде на длинную, сквозную георгианскую аллею заметил вдалеке Джерарда, мерно крутящего педали старомодного драндулета с высоким рулем, который, как рассчитывал Джерард, сделает его милее для девушек, чем обычный горный с двадцатью четырьмя передачами. Он напомнил мне старинную заводную игрушку или что-нибудь еще, столь же безнадежно устаревшее.

– Ну, давай, – шепнул я мотоциклу, включая сцепление. Дорога подо мною пропала, ветер засвистел в ушах, и я чуть не влетел ему в заднее колесо, успев снизить скорость буквально в полусотне метров от него. Есть в автомобилях и мотоциклах нечто, заставляющее вас, если вы за рулем, забывать об их существовании. Они продолжение вашего тела, а не механизм. Это вы можете без усилий мгновенно разогнаться от нуля до шестидесяти миль в час. Это вы, а не ваша машина, мощнее сотни быков и втрое быстрее леопарда. Я чувствовал, что волен протянуть руку и одним пальцем переломить Джерарду хребет. Естественно, я ошибался. Для этого пришлось бы убрать руку с рукоятки сцепления, отчего я неминуемо остановился бы и упал.