Подростки - [10]

Когда пачечки тетрадей, лежавшие на столе, сравнялись, пришел Николай Ильич — муж Ольги Федоровны. Мальчишки, конечно, тотчас же бросили свое занятие. Ушла на кухню и Ольга Федоровна. Вскоре она пригласила меня чай пить.

Мы сидели за большим кухонным столом, пили горячий чай с вареньем, и Ольга Федоровна рассказывала мужу о своих школьных неурядицах.

— Прямо ума не приложу, — говорила она, — что случилось с классом? Взять Нину. Ты ее знаешь, Звягинцева. Спокойная, уравновешенная девочка. А тут словно ее динамитом начинили. Взрывается, едва к ней подойдет вот наш сегодняшний гость, Сережа Нартиков, — и она показала на меня.

Пришлось возразить:

— Я же ее пальцем не тронул.

— Да, не тронул, — согласилась Ольга Федоровна. — Знаю. А тебе известно, что наши девчата мальчишек из нашего же класса колотят? А те молчат. И сдачи не дают. Терпят.

Это она говорила правду. Я сам видел. Светка ударила одного из «братьев Федоровых». Ну, думаем, конец света. Их же вся школа боится. А тут ничего. Сел на подоконник, чуть не плачет, щека красная. Увидела его завуч, подошла. Спрашивает: «Что случилось?» Молчит. Улыбается. А губы дрожат. Вот-вот из глаз слезы брызнут. Мальчишки подсказали, что Света его ударила. «За что?» — «А чтоб не обзывался». — «Нельзя ли яснее?» Что ответила Светка, я не слышал. Завуч нас прогнала. Потом уж молва дошла, что мальчишка ее невестой назвал за то, что она позволяет десятиклассникам провожать себя до дому. А Светка сразу в ход кулаки пустила. И пообещала: «Еще вдарю, если кто такое позволит».

Девчонок в нашем классе большинство — вот они и командуют. Недавно Светка еще номер отколола. Схватила Родина за волосы, тянет вверх и командует: «Встать, сесть! Встать, сесть!» Это до начала урока. Учительница увидела: «Еще что такое?» А она отвечает: «Пусть он на уроке не вертится. Я староста, за него отвечать обязана. А он учителей не слушает, а задачки у нас списывает. Должна я к нему меры принять?»

Ольга Федоровна рассказывает все это мужу, а я тут же сижу, слушаю. И получается, что она и мне на наш класс жалуется. А я ж новенький, ребят плохо знаю, кто чем дышит, помочь не могу.

Николай Ильич советует занять чем-нибудь девчат. Кружок кройки и шитья, например. Да и ребятам найти дополнительное дело.

— Есть у нас кружки, — отвечает Ольга Федоровна. — Да видишь, что с драматическим получилось. Прямо комедия какая-то.

Я решаюсь высказать свое предложение, родившееся тут же, за столом:

— Надо из мальчишек отдельные звенья создать. Тогда девчата над ними меньше власти иметь будут.

Ольга Федоровна с сочувствием посмотрела на меня:

— Заработался ты, Сережа. Беги домой.

Я собираю краски, бумагу. Обещаю:

— Я завтра после уроков все дома доделаю. Обязательно доделаю.

Ольга Федоровна согласно кивает головой. Ее ждут еще полстопки наших тетрадей.

Через неделю в нашей школе объявили запись в кружок по изучению автомобиля. Я подумал: не Николай ли Ильич постарался? И потащил Борьку записываться.

РАБОЧАЯ ЩЕДРОСТЬ

От заводских корпусов солнце отбрасывало длинные тени, и они, искривляясь, ложились на газоны и тротуары, придавая улицам и площадям какую-то особую строгость и собранность. Директор завода без лишних слов пошел навстречу моему отцу Назару Павловичу, когда тот попросил разрешения привести на завод сына, показать, где батька работает и чем занимается.

— Хорошее дело задумал, Назар, — похвалил отца директор. — Я ведь, по правде сказать, давно на ваших сынков да дочек заглядываюсь. Думка такая есть: побольше их на завод взять. Ведь вперед заглядывать надо, смену себе готовить. Так нас партия учит: смотреть вперед, видеть дальше своего носа. Да и сами, если голову на плечах имеем, соображать обязаны, что придет время, когда в другие руки придется передать свое рабочее место. В чьи? Об этом заранее думать надо. Так что сейчас же распоряжусь, чтоб пропуск вам оформили.

И вот мы шагаем по заводскому двору. Отец, я и Боря Мухин с Тамарой. Когда отец перевел свою давнюю мысль о посещении завода на конкретные рельсы, я сразу же ему заявил: без Бори и Тамары не пойду.

— Пойми, папа, мы же неразлучная троица. Не хочу обижать ни Бориса, ни Тамару. Как я им потом в глаза смотреть буду! Нет, только вместе.

Отец согласился.

Горят алым светом в лучах солнца красные стяги на корпусах. Завод готовится к празднику Октября. Перешептываются между собой оголенные ветки лип. Мы шагаем нога в ногу. Высокий, широкоплечий отец, рядом стараюсь вытянуться в струнку я, справа — тоненький и длинный Борис. За ним, уступом, — Тамара.

Отец не может скрыть своей радости. Как же! Дождался. Сына привел в свой рабочий дом, в святая святых их рабочей семьи. Я знаю: этого счастливого момента в своей жизни он ждал давно. Не раз говорил мне, что мечтал об этом, еще когда я лежал в колыбели, когда произносил первые слова, делал первые в своей жизни шаги. Ради этого момента он, мой отец, трудился щедро, с огоньком, стараясь не запятнать своей рабочей чести, чтоб было что передать сыну и не совестно глянуть ему в глаза.

И вот этот момент настал. Отец шагал по асфальтированному, гладкому, словно вылизанному языком, заводскому двору гордо, с достоинством. Мягкие льняные волосы падали на его высокий лоб, и он не отбрасывал их, стараясь ни одним движением не выдать своего волнения и своего переливающегося через край счастья. За свои долгие трудовые годы он привык сдерживать себя и в радости, и в горе. А горя ему довелось хлебнуть немало. Особенно в войну. И свою рабочую специальность получил он не просто так, за здорово живешь, а выстрадал. Тому и свидетельство есть: мозоли на жилистых руках отца. Я никогда не высказывал своих чувств (мальчишке вроде это ни к чему), но отцовские руки были для меня чем-то святым. Бывало, провинюсь в чем-нибудь, ну двойку ненароком схвачу или в баловстве каком перегну. Случается же. Приду домой сам не свой. Отец не ругается, не кричит. Только тень ляжет на его лицо. Сядет молча за стол, низко опустит голову над тарелкой и хлебает щи. А я не могу оторвать взгляда от его рук. И никаких слов мне не надо. И так ясно, что кругом я перед отцом с матерью виноват.