Подозреваемый - [5]

Он включил наплечную рацию и зашептал, не осмеливаясь говорить громко:

— Ранены полицейские. Идет перестрелка, идет перестрелка! Два Адам двадцать четыре, мы здесь погибнем!

Мужчины из серой машины распахнули двери «бентли» и стали стрелять внутрь. Скотт на мгновение увидел пассажиров. Пальба стихла, и он услышал голос Стефани. Это было больнее, чем нож.

— Не уходи! Скотти, не уходи!

Скотт упорно полз к машине. В машине автомат.

— Не бросай меня!

— Я здесь, малыш. Я не ухожу.

— Вернись!

Скотт был в пяти ярдах от машины, когда толстый услышал Стефани. Он обернулся, увидел Скотта, поднял автомат и выстрелил. Скотт снова почувствовал удар — третья пуля пробила жилет и вошла в грудь справа внизу. Боль была страшная и скоро еще усилилась, когда брюшная полость заполнилась кровью. Скотт затих, сил не было. Ждал, что толстяк выстрелит в него еще раз, но тот пошел к «бентли». Все громче звучали сирены.

Черные фигуры копошились внутри «бентли», но Скотт не видел, что они там делают. Водитель «гран-торино» высунулся посмотреть, приподнял маску. Мелькнула заросшая седыми волосами щека. Тут те, что были в «бентли» и рядом, бросились к «торино». Толстяк был последний. Он замешкался перед открытой дверью машины, еще раз посмотрел на Скотта и поднял автомат. «Нет», — простонал Скотт и попытался отпрянуть, но тут сирены сменились успокаивающим голосом:

— Просыпайтесь, Скотт.

— Нет!

— Три, два, один…

Все девять месяцев и шестнадцать дней после того, как Скотт Джеймс был ранен и у него на глазах убили его напарницу, он просыпался с криком.

Глава 2

Скотт так резко отпрянул, что, проснувшись, всякий раз удивлялся, как не упал с кушетки психоаналитика. Хотя он понимал, что на самом деле лишь слегка дернулся. После процедуры углубленной регрессии он просыпался всегда одинаково — в тот момент, когда ему снилось, что толстый поднимает АК-47. Скотт стал старательно делать глубокие вдохи, стараясь унять колотившееся сердце.

Из глубины тускло освещенной комнаты донесся голос Гудмена. Чарлза Гудмена, доктора медицины, психиатра.

— Дышите глубже, Скотт. Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

Сердце у него колотилось, руки дрожали, грудь покрылась холодным потом, но Скотт умел не поддаваться чувствам.

Гудмен был тучный мужчина за сорок в сандалиях, с остроконечной бородкой и волосами, стянутыми в хвост. Его небольшой кабинет располагался на втором этаже двухэтажного оштукатуренного здания в Студио-Сити.

Скотт сбросил ноги с кушетки и поморщился — бок и плечо онемели. Когда он сидел слишком долго, тело немело. А еще ему было нужно несколько секунд, чтобы прийти в себя, когда он выходил из гипнотического состояния, — как шагнуть с ярко освещенной солнцем улицы в сумрак бара. Это была уже пятая такая процедура — пятое возвращение к событиям той ночи, и сейчас что-то сбивало его с толку, он никак не мог ухватить, что именно. Наконец вспомнил и посмотрел на психиатра.

— Бакенбарды.

Гудмен открыл блокнот и приготовился записывать.

— Бакенбарды?

— У мужчины за рулем машины, в которой они уехали, были седые бакенбарды.

Гудмен сделал пометку в блокноте и пролистал предыдущие страницы.

— Вы раньше не говорили про бакенбарды?

Скотт напряг память. Может быть, он уже вспоминал про эти бакенбарды?

— Я раньше их не помнил. Вспомнил только сейчас.

Гудмен лихорадочно записывал, но чем быстрее он писал, тем больше Скотт сомневался.

— Как вы думаете, я их действительно видел или придумал?

— Пока не думайте об этом. Не старайтесь себя перепроверить. Просто рассказывайте, что вспомнилось.

Он ясно помнил, что видел.

— Когда я услышал сирены, он повернулся к стрелкам и приподнял маску.

— На нем была такая же маска?

Пятерых стрелков Скотт всегда описывал одинаково.

— Да, черная вязаная лыжная маска. Он чуть приподнял ее, и я увидел седые бакенбарды. Длинные, вот досюда. — Скотт коснулся щеки чуть ниже мочки уха.

— Волосы?

— Только бакенбарды. Он лишь слегка приподнял маску, но бакенбарды были видны. Я выдумываю?

Скотт читал об искусственно внушенных воспоминаниях и воспоминаниях, открывшихся под гипнозом. К таким воспоминаниям относились с подозрением, и лос-анджелесские окружные прокуроры их не жаловали, ибо их легко опровергнуть: они вызывают понятные сомнения.

Гудмен заложил блокнот ручкой и закрыл.

— Почему вы на это соглашаетесь?

Скотт не любил, когда Гудмен проделывал с ним эти свои психиатрические штучки, задавая одни и те же вопросы и следя, как изменяются ответы, но Скотт ходил к нему уже семь месяцев и привык выполнять это упражнение, пусть и неохотно.

Скотт очнулся через два дня после перестрелки, ясно помня события той ночи. В течение трех недель интенсивных допросов детективами отдела особо тяжких преступлений Скотт старательно описывал пятерых стрелков, но не мог дать ни одной детали для их опознания. Все пятеро были в масках, в перчатках и одеты с ног до головы. Скотт не мог сказать, какого цвета у них были глаза, волосы, кожа. Ни в «кенворте», ни в «гран-торино», который бросили в восьми кварталах, не обнаружили никаких отпечатков пальцев или образцов ДНК. Несмотря на то что этим делом занималась группа лучших детективов, подозреваемых не было, и расследование зашло в тупик.