Поднявшийся с земли - [44]

Коридор показался ему очень коротким — вот за той дверью просидел он всю ночь, глядя на тетрадку, — ох, недешево обходится нам ученье. Мое имя — Жоан Мay-Темпо, — а покуда стражник стучит в другую дверь и ждет ответа, Жоан Мау-Темпо размышляет: Неужто Фаустина, а может, меня обманули и сейчас станут допрашивать, может, и изобьют, как это агент говорил — не будете, мол, отвечать, сделаем с вами то же, что с тем, — каким «тем»? Мысли в голове мелькают быстро, стражник ждет, когда ему разрешат войти, и вот открывается дверь, и в глазах у Жоана темнеет, а потом сразу же он чувствует невероятное облегчение, потому что между майором и агентом сидит падре Агамедес — ну, при нем меня не будут бить, а зачем же он сюда пришел?

Сидим, как на небесах: посередке — я, как и подобает мне по духовной моей должности, которую отправляю с тех пор, как себя помню и как вы меня знаете; одесную от меня — майор, защищающий законы и их исполнителей; ошуюю — агент, который выполняет всю остальную работу, а какую именно — я и знать не хочу, не мое это дело. Вот открывается дверь этого исправительного заведения — и кто же передо мной? Кого же довелось мне увидеть, лучше бы я ослеп, скажите мне, что я ошибся, — неужели это Жоан Мау-Темпо из Монте-Лавре, где живет трудолюбивая моя паства? Не с ума ли ты сошел, человече, вот сеньор майор и сеньор агент говорят, ты не хочешь рассказать, что знаешь, а лучше бы тебе рассказать — и тебе хорошо, и твоей несчастной семье, она-то почему должна страдать из-за твоих безумных заблуждений, не стыдно ли тебе, Жоан Мау-Темпо, уважаемый человек, отец семейства, а ввязался в такое недостойное дело, где ж это видано, сколько раз повторял я тебе и другим: возлюбленные братья мои, помните, что в конце дороги, по которой идете вы, ждет вас гибель и ад, где все — плач и скрежет зубовный, неустанно я вам это повторял, но впрок тебе моя наука не пошла, не думай, что другие меня не беспокоят, но сень-ор майор и сеньор агент тебя попросили написать о смутьянах в Монте-Лавре, а других я не знаю, а ты не написал, не помог, с пренебрежением отнесся к их просьбе, а они потратили на тебя столько времени, целую ночь не спали, а ведь у них тоже есть жены и дети, что ты думаешь? И они ждут их, не смыкая глаз, а сеньор майор и сеньор агент из-за твоего упрямства должны были сказать: Сегодня я приду поздно, или: У меня ночная работа, ужинайте без меня и ложитесь спать, я вернусь только утром, — а ведь сейчас уже скоро обед, а сеньор майор и сеньор агент все еще здесь, ты, Жоан Мау-Темпо, видно, совсем не почитаешь властей, раз ведешь себя так некрасиво, что тебе стоит сказать, кто организовал забастовку, ну и насчет этих листков — от кого получал, кому передавал, сколько их было, ну разве это так трудно? скажи ты ради Бога — видишь, я уже произнес имя Господа всуе, — ведь так просто: назови имена, а остальное уж — дело сеньора агента и сеньора майора, а ты вернешься домой, чего лучше: увидишь семью, только не говори, что ты не знаешь, мой сан не позволяет мне разглашать тайну исповеди, но разве их имена не Такой-то и Сякой-то, разве это не они? ну отвечай же, кивни, если не хочешь раскрывать рта, все останется между нами, скажи — это Такой-то и Сякой-то, думаю, я прав, но все же не уверен, я не утверждаю, что это они, я только спрашиваю, очень нехорошо ты поступаешь, Жоан Мау-Темпо, ведь и семья твоя страдает из-за тебя, ну, отвечай!

Ну, отвечай, Жоан Мау-Темпо, вот сидит перед тобой падре Агамедес, вот сидит майор Хорохор, вот сидит агент — и больше никого, никаких свидетелей, говори, что знаешь, хоть знаешь ты и немного, но всякое деяние — благо. Падре, я ничего не знаю и не могу раскаиваться в поступках, которых не совершал, и все на свете бы отдал, чтобы вернуться к жене и детям, но того, что вы меня просите, я сделать не могу и сказать ничего не могу, потому что ничего не знаю, а и знал бы — все равно не сказал. Ах ты сволочь, кричит агент, вот ты сам себя и выдал. Оставьте, тихо произносит падре Агамедес, они неразумны, как животные, я как раз на днях говорил это у доны Клеменсии, скорей всего, он и вправду ничего не знает, ему подали дурной пример. А говорят, он главарь, это сказал майор Хорохор. Ладно, отправьте его в подвал, приказал агент.

Жоана Мау-Темпо выводят, и, когда он в сотый раз идет по коридору, из дверей в окружении усиленной охраны появляются Такой-то и Сякой-то, и он узнает их и встречается с ними глазами, а они оба сильно избиты, бедняги, и во дворе на глаза Жоану наворачиваются слезы — нет, это не солнце виновато, к солнцу мы привычные, — слезы льются от какого-то нелепого удовлетворения, потому что Такого-то и Сякого-то арестовали, а выдал их не он, как хорошо, что их взяли… как плохо — я сам не знаю, что говорю, и плачу от радости и с горя, — оба уже здесь, и обоих уже избили.

В подвале он рассказал о том, что произошло. Люди видели его заплаканные глаза и спрашивали, не били ли его. Он отвечал, что нет, не били, и продолжал плакать, душа надрывалась от страдания, радость исчезла, осталась одна печаль — такая, что помереть впору. Люди из Монте-Лавре обступили его — сверстники, конечно, потому что молодые подойти постеснялись: неловко пялить глаза, когда седой человек плачет как ребенок. Такие уж деликатные люди в том краю, и лучше мы согласимся с ними — не станем спорить и доискиваться, вы ли они.