Подменыш - [24]

— Это ты про настоятелей монастырей, кои отныне должны по моему слову и совету избираться? — догадался Иоанн.

— Вот-вот, — подтвердил старец, благодушно улыбаясь. — Зрю, яко тебе тяжко, вот и сам решил немного в архимандритах пострадать. Только одному мне тягостно будет в лавре пребывать, так что дозволь, я старца Порфирия из своей братии позову.

— Да хоть всех! — горячо отозвался Иоанн.

— Всех нельзя, — строго отозвался Артемий. — Про избушку не забудь, государь, и про того, кого ныне в ней содержат. А вот одного, чтоб время от времени сладость от беседы с единомысленником ощутить, непременно прихвачу, а то я там вовсе загнусь. К тому же он сам игуменом в ней некогда был, вот и подсобит.

Вот так «по просьбе троицких братий и по повелению государеву, Артемий поставлен был в игумена к Троице».

Узнав об этом назначении, Макарий еще раз убедился в правильности своих догадок, но только молча кивнул и ничего не произнес. Что при этом творилось у него на душе, не сказал бы ни один человек. Даже он сам.

Оба они — и государь, и митрополит — понимали, что борьба за земли еще не закончена. Это внешне между ними правили бал покой и благодать, но каждый из них знал, что в самом главном вопросе согласие еще не достигнуто. И то, что опытный и хладнокровный Макарий одолел юного государя и его сторонников в первом сражении, никоим образом не могло успокоить умудренного жизнью митрополита. Молодости свойственно учиться, и делает она это при желании легко и быстро.

К тому же среди ближних у Иоанна хватало и опытных людей, а это было совсем плохо. Даже сейчас этот мальчишка сумел чувствительно укусить своего противника, перекрыв все пути-дороги к дальнейшему расширению монастырских и архирейских земель. И это только начало. «А что же будет дальше?» — то и дело задавал митрополит сам себе один и тот же вопрос и никак не мог на него ответить. Ведал лишь одно — что царило сейчас временное перемирие, не более. Да и то оно вызвано лишь тем, что пришла пора исполчиться на общего врага, ибо настал последний час Казанского царства, и нужно было добить издыхающую гадюку, пока у нее во рту почти не осталось яда.

Глава 6 ВРЕМЯ ПРИШЛО

Благодаря возведенному в короткие сроки Свияжску и привлечению на свою сторону местных народов обстановка в самой Казани в самом скором времени стала ухудшаться. Многие призадумались: «Может, напрасно они так тяготеют к далекому Крыму и не лучше ли принять подданство Москвы, тем более что оно такое необременительное?»

Власть как могла старалась нещадно давить попытки открытых выступлений, но что толку. Казанская знать стала перебегать к русским. Тогда наиболее трусоватые крымцы, не в силах покорно ожидать, чем же обернется дальнейшее, и видя, что при первом нападении московских воевод казанцы их выдадут, собрались, предварительно пограбив все что можно, и ударились в бега, даже не взяв с собой семей.

У страха глаза велики, и потому они пустились не вниз по Волге, опасаясь выставленных русскими заслонов, а вверх по Каме. До Вятки дошли успешно, но дальше их ждала неудача. Заблаговременно предупрежденный вятский воевода Зюзин учинил им самый настоящий разгром, а около полусотни, включая жестокого подавителя промосковских мятежей и любовника Сююнбеки Улан Кащака, были взяты в плен и отправлены в Москву, где их и казнили.

Бегство крымцев, казалось бы, окончательно отдавало Казань Руси. Это понимали и они сами. Тотчас оттуда явились послы с челобитьем, чтоб государь «их пожаловал, пленить не велел, дал бы им царя Шиг-Алея, а царя Утемиш-Гирея с матерью Сююнбекою взял бы к себе». Иоанну, честно говоря, было несколько жаль расставаться со своей мечтой о героической победе. Однако бояре, и в первую очередь Дмитрий Федорович Палецкий, напомнили юному государю об осторожной политике его деда.

— Не след доводить ворога до крайности. Лучше всего неспешно изнурять в нем силы, а губить его медленно, но верно, — говорил Палецкий. — Война же — дело случая и зависит от такого множества всяких неожиданностей, что далеко не всегда можно их угадать. В том и состоит величие твоего деда, что он полагался на случай как можно менее, а берег людей как можно более.

Ему вторил и Адашев:

— Одна погода может все, даже самые хорошие приготовления, обречь на неудачу, — тонко намекнул он на оттепели, которые так пакостили русскому войску во время последних походов.

Иоанн вспомнил, помрачнел и ответил послам, что непременно пожалует Казанскую землю, но при условии, что они вначале выдадут его недоброжелателей, подразумевая крымскую знать, и освободят всех русских пленников.

Алексей Адашев отправился в Свияжск объявить Шиг-Алею, что государь жалует ему Казанское царство с Луговою стороною и Арскою, но Горная сторона, как более близкая к Свияжску, к нему и отойдет, поскольку государь сам взял ее еще до челобитья казанцев.

Шиг-Алей ради приличия немного поупирался, но Адашев был непреклонен, тем более что именно он и являлся автором решения не усиливать чрезмерно «касимовского царька». Сегодня он ходит в их воле, во всем послушен, а что будет завтра? А как поступят его дети, когда он умрет? Словом, Шиг-Алею твердо заявили, что решение окончательное, так что менять в нем никто ничего не станет.