Подменыш - [26]

Пока Палецкий с этим наказом ехал в Казань, оттуда в Москву тоже приехали послы. Они привезли челобитную от Шиг-Алея, чтоб государь пожаловал ему Горную сторону, пускай хотя бы не всю, но только часть, да еще прислал бы грамотку, в которой указал бы, что обязуется больше не воевать казанскую землю.

Иоанн, слушая посла, искоса метнул взгляд в сторону Адашева, на что тот выразительно развел руками, давая понять, что казна пуста. После этого Иоанн заявил, что с Горной стороны не уступит Казани ни одной деньги, а клятву даст лишь тогда, когда в Казани освободят русских пленных, причем всех до единого.

Тогда же возвратились из Казани боярин Хабаров и дьяк Выродков. Были они хмуры, поведав, что казанцы пленных почти не освобождают, а вместо этого «куют их и прячут по ямам». Если бы за такое укрывательство Шиг-Алей, для острастки всех прочих, приказал рубить головы, то, возможно, дело бы пошло на лад, но тот боится бунта, а потому молчит.

Кроме того, казанская знать вновь начала ссылаться с ногаями, да не просто ссылаться, но и сама готовила переворот. В ноябре слухи подтвердились. Очередная весточка, присланная Шиг-Алеем и князем Палецким, сообщала, что заговор с целью убить и Шиг-Алея, и их самих благополучно расстроен — удалось перехватить грамоты к ногаям, а заговорщиков числом в семь десятков собрать у себя на пиру и перебить.

Писать о том, что хан приказал резать не только уличенных в измене гостей, но и просто подозреваемых, они не стали. Ни к чему утомлять государя такими подробностями. Не стали сообщать и то, что помимо слуг Шиг-Алея в расправе принимали участие и московские стрельцы. А в заключение они просили, чтоб государь не отпускал из Москвы казанских послов, потому что они также входят в число заговорщиков.

Это известие вновь заставило царя задуматься о том, что делать с Казанью. Иного пути, как ввести в город своих ратников, не виделось. С тем он и отправил туда Алексея Адашева, наказав передать его слово Шиг-Алею. Тот ответил на это, что поторопился со своими обещаниями казанцам выпросить у царя и великого князя Горную сторону, и ныне ему не остается уже ничего иного, как бежать обратно к государю. Однако на все уговоры князя Палецкого и Адашева относительно укрепления города русскими ратниками, раз уж он все равно собрался выезжать, Шиг-Алей не соглашался.

— Я — мусульманин, — гордо отвечал он. — Утеснять единоверцев не желаю, но и изменить царю тоже не хочу. Поэтому дай мне лучше, князь Дмитрий, клятву, что великий князь меня не убьет и оставит в Касимове, да я уеду отсель. Одно могу пообещать — кое-кого из лихих людей я еще тут изведу, да перед отъездом, на всякий случай, пушки, пищали и порох подпорчу. А дальше пусть Иоанн Васильевич приходит и сам промышляет об этом граде.

Так и не добившись результата — тверд оказался басурманин в своих принципах — Палецкий с Адашевым отправились в Москву, оставив в Казани Ивана Черемисинова с отрядом стрельцов беречь Алея от казанцев.

В подтверждение к уже сказанному Шиг-Алеем жившие на Свияге туземные князьки Чапкун и Бурнаш сказали Палецкому, что в народе ходят слухи, будто когда придет весна, казанцы непременно встанут на бунт, потому что такой уж народец, да и Шиг-Алея они терпеть не могут. А мрачный Чапкун угрюмо добавил, что если только Казань взбунтуется, то и им тоже не несдобровать — своих подданных удержать не получится.

Так прошел 1551 год. Окончательно Иоанн пришел к выводу, что время настало, когда получил очередное послание от крымского хана. Возгордился Сахиб-Гирей, ох возгордился. Он и всегда-то был заносчив, а тут ему удалось завоевать Астрахань, получив открытый путь в заволжские степи к своим соплеменникам-ногаям.

На самом деле особо кичиться было нечем. Астрахань уже давно оставалась практически беззащитной. Богатая своим купечеством, она не имела ни приличного войска, ни маломальских городских укреплений, представляя собой изрядно подгнившее яблоко — слегка дунь, и оно тут же слетит с ветки. К тому же жестокая политика по отношению к астраханцам — взяв город, хан разорил его до основания, выведя многих жителей в Крым, — тоже не укрепляла позиций крымчака.

В своем письме Сахиб-Гирей, кичась своим могуществом, заявлял, что кабардинцы и горные кайтаки платят ему дань, после чего надменно спрашивал московского государя: «Ты был молод, а ныне уже в разуме: объяви, чего хочешь? Любви или крови? Ежели хочешь любви, то присылай не безделицы, а дары знатные, подобно королю, дающему нам 15 000 золотых ежегодно. Когда же угодно тебе воевать, то я готов идти к Москве, и земля твоя будет под ногами коней моих».

И вновь мнения в Думе разделились. Иные из числа осторожных предлагали продолжать удерживать послов, не давая никакого ответа, чтобы оттянуть неизбежный разрыв, поскольку было понятно, что, судя по тону послания, Сахиб-Гирей, даже если ему и впрямь послать большие дары, взять-то их возьмет, но от Казани все равно не отступится. А уж коли он успеет в нее забраться, то война с нею станет одновременно войной с Крымом.

Иоанн слушал всех молча, поглядывая вокруг насупленным взглядом, после чего встал и заявил во всеуслышанье: