Подмастерье. Порученец - [156]

Он отпустил меня. Я пробормотал вялое прощанье и ушел.

Не успел я отойти и сотни ярдов от ресторана, как кто-то похлопал меня по спине. Я обернулся. Зоэ. На ней была черная рубашка под мешковатым черным свитером, черные сапоги с острыми носами и черные джинсы.

— Тебе на работе разве не надо быть? — спросил я.

— Дала б я тебе уйти без меня, как же.

— Но сейчас обеденный наплыв. С минуты на минуту сотни…

— Не тупи, — перебила она. — Фуфло это, а не место. Не вернусь ни за что.

Мы пошли дальше вместе. Я ощущал ее легкость, потому что чувствовал ее сам: мы два бумажных человечка, нас несет ветром. Еще раз подумал, не раскрыть ли ей свою подлинную сущность, но нет, не время и не место. Не хотелось ее пугать, как напугалась Эми. Нас связывала невидимая бечева, хрупкая связь, которая, несомненно, прервется под нажимом признания. Эта связь была для меня тем же, чем для ходячего мертвеца — любая ценная ему вещь: я хотел, чтобы она оставалась, но не ждал, что так и будет. И все же знал я и то, что, если не проверю ее, эту связь, на прочность, может оказаться, что ее и не было вовсе. И я сказал:

— Я бы хотел показать тебе кое-что очень важное для меня.

Отвел ее на кладбище — туда, где пересекались две дороги, — двинулся вместе с ней по гравийной тропке, мимо дубов, мимо моей старой могилы. Сел на низкую каменную ограду и показал ей участок, где хотел бы оказаться похороненным.

— Это могила моих родителей. Я хожу сюда каждый день и рассказываю им о своей жизни. Они, конечно, никогда не отвечают, но мне утешительно думать, что они слушают. — Я поднял взгляд. Был готов к тому, что она в панике сбежит, но она стояла у холмика и смотрела на надгробие. — Я не знаю, как они умерли. Не знаю когда. Это долгая история, и я не буду тебе ею докучать, но я, когда был моложе, — исчез на многие годы. Когда вернулся, их уже не стало. — Я умолк. Ощутил себя без корней, без цели. — Я бы отдал все, чтобы вновь с ними поговорить, поглядеть им в глаза, обнять их… Пока они были живы, я считал, что так будет вечно. Не дорожил их движениями, дыханиями, словами. Сейчас все иначе, но зато слишком поздно.

День над серым городом висел бледно и хило. Она опустилась рядом со мной на колени, обняла меня за плечи. Руки у нее были теплые и мягкие, как у моей матери, и впервые со смерти я почувствовал себя любимым.

Мы провели на кладбище весь остаток дня. Я мог бы рассказать ей множество историй о моих бывших соседях по почве, но подумал, что она вряд ли готова их слушать. Вместо этого решил показать ей мои любимые места: кустики первоцветов у стены, надписи на могильных камнях, кованые ворота, отделявшие живых от мертвых. Говорили мы мало, нам хватало просто быть. Наконец мы сели вместе на укрытую мхом могилу и стали смотреть, как мимо нас струится пыл мира. Казалось, скоро мы расстанемся.

Зоэ сказала:

— Помнишь, я тебя звала выпить со мной?

— Да.

— Почему ты не пошел?

— Боялся.

— Меня?

— Нет.

— А чего?

— Не могу сказать.

— Почему?

— Ты расстроишься.

— Мне нравится расстраиваться.

Она расплылась в улыбке. Лицо у нее в сером свете было серебряным. Захотелось потянуться к ней сквозь стеклянный цилиндр.

— Я боялся того, что мог бы тебе сказать, — выговорил я.

Она отвернулась.

— Тогда не говори. Мне-то что? — Волосы у нее были черные, как враново крыло, как у Эми. В конце концов она вновь повернулась ко мне. — Понятно. Ты какой-нибудь псих-рукодельник. Каждые выходные ездишь на какую-нибудь дурацкую оптовку, закупаешь дурацкие инструменты, чтоб сверлить дурацкие дырочки в дурацких стенах. Или носишь парик, или корсет из китового уса, или впитывающие вонь стельки из тартана Черного дозора… Мне насрать. Я похожа на человека, которому не насрать? Нет. Так чего тогда не расскажешь?

Меня заворожила жизнь у нее в глазах.

— Расскажу… Но не здесь. Хочу, чтобы ты оказалась там, где тебе будет безопасно, где ты сможешь выставить меня за дверь и никогда больше мне ее не открывать.

Мы замолчали. День умирал; мир обращался в лед. Чуть погодя она встала и произнесла:

— Где ты сегодня ночуешь?

— Посплю здесь.

Она вздохнула и положила руку поверх моей.

— Слушай… У меня в гостиной есть место… Дай время, я все приготовлю. И тогда ты, может, придешь и расскажешь мне, из-за чего ты такой, бля, особенный.

Она ушла. Я смотрел ей вслед. Не обернулась.

Я лег на холодную могилу, прижался щекой к земле. Здесь мне было безопасно, безопаснее всего на свете. Ни вопросов, ни ответов — мирная, простая тишина. Я нарушил ее лишь раз — обратился к родителям.

— Я скоро вернусь домой, — сказал я.

Дядя с кучей игрушек [65]

Небо потемнело. Погост заполонили тени. Уходить не хотелось, но у меня имелось незаконченное дело. Я поднялся с могильной насыпи, взял сумку и направился к чугунным воротам.

Шел я к Агентству. Дорога близкая, но я устал и, даже прибыв, засомневался, что явился куда надо. Снаружи показалось, что здание заброшено. Ни машин, ни штор на окнах, ни людей или мебели в комнатах. Я осмотрительно поднялся по лестнице и постучал в дверь. Ответили мне не сразу.

— А, это вы, — хмуро произнес Иероним. Волосы у него были мокрые, тело туго обмотано черным пляжным полотенцем. — Еще час — и опоздали бы. Пришли насмехаться надо мной?