Подмастерье - [19]

Шрифт
Интервал

— Сергей, что ты задумал? — кажется, Соня впервые назвала его по имени.

— Потом! Не мешай.

Так и не сказал, пока рисовал на ладони жирные точки. И до самой Овражины тоже не сказал. Шёл молча, сосредоточенно, что-то прокручивая у себя в голове. Резкий запах, ударивший в нос, заставил зажмуриться, но отступать было некуда. Тропа утонула в бесцветной полупрозрачной дымке, намокла, набухла, стала влажной, видимость упала шагов до тридцати. Чечухи обволоклись своей естественной защитой, но по-прежнему неплохо ориентировались и не отставали от путников. Всё же дышать здесь было можно. С трудом, но можно. Вот только головокружение: оно началось спустя минут пять и становилось всё сильнее и сильнее. Растительность в Овражине, действительно, была. Чахлая, робкая и редкая, но была. Впрочем, это даже к лучшему, что редкая. Иначе сориентироваться здесь было бы совсем нереально. Двигались молча, экономя дыхание, и потому Соня ничего не спросила, когда её спутник сошёл с вильнувшей в сторону тропы и, схватив её за руку, повёл своим, неведомым маршрутом. Заупрямилась было, но Сергей лишь потянул сильнее, и она доверилась. Дыхание напрочь сбилось, начали слезиться глаза, а ещё донимал кашель — сначала редкий, потом — всё чаще, а теперь уже выворачивая наизнанку. По расчётам Сергея полчаса уже миновали, но они всё шли и шли, а искомой цели так и не было видно. Неужели он промахнулся? Голова гудела так, что Ерёмин почти ничего не соображал, но упрямо тянул Соню за собой. Наконец, он заметил то, что искал — толстый ствол дерева. Только бы это было то дерево! Подведя к нему Соню, Сергей громко проорал:

— Лезь!

— Куда? — не поняла та.

— Наверх! Там — воздух.

Дерево, что приспособилось жить в отравленном тумане, не имело названия. Должно быть, его предки в далёком прошлом были вязами, и от них осталась бурая бороздчатая кора с продольными трещинами и крепкая древесина. Десятки толстых корней питали его дополнительно, вылезая из земли и переплетаясь вокруг широкого ствола до самой кроны. Крона, по сути, и была деревом, возвышаясь над туманом и обрастая листвой. Густая, с крепкими ветвями, словно большой зелёный трон хозяина Овражины. До земли было метров двадцать, не меньше, и с вершины было видно оставшихся у дерева чечухов. Они отдыхали, усевшись на землю, терпеливо ожидая пленников. Выбравшись из тумана, Ерёмин и Соня одновременно зашлись в кашле. Наизнанку их вывернуло ещё по дороге, но теперь кашель постепенно затихал, организм приходил в себя, только голова по-прежнему кружилась, да подташнивало изнутри. Устроившись на сросшихся меж собой толстых ветвях, Сергей оглянулся по сторонам: метрах в пяти ниже его колыхалось ядовитое море. Пятьсот лет назад человек не прожил бы в нём и пяти минут, а теперь они отмахали не меньше пары километров, может быть, даже больше — и ничего, живы. Спасибо генной инженерии: бывшей и нынешней. Одежда на Ерёмине была мокрой: частью от влажного тумана, частью — от обильного пота, с которым организм удалял отраву. Хотелось пить, но ещё не сильно, терпимо. Вот когда доберутся до конца Овражины… Вот если доберутся до конца Овражины — жажда станет просто нестерпимой. Только бы не заблудиться, несмотря на все достижения генетиков и врождённое чувство направления. Он прикинул расстояние до следующего дерева: пожалуй, даже чуть поменьше, чем они прошли. Потом на выбор сразу несколько, а вот от крайнего и до полоски зелени позади Овражины далековато…

Листья на ветвях были крупными, в две мужских ладони, и меж ними уже созревали плоды в виде двукрылого семени. Вскоре ветер сорвёт их с веток и разнесёт над Овражиной, и, может быть, какое-то прорастёт в её туманных глубинах новым деревом без названия. Деревом-иззвеном — не таким, как все. Но сейчас было тихо. Ветер спал, уютно свернувшись в своей небесной норе, плавало по светлой воздушной мари сонное солнце, и путников тоже клонило в сон. Соня уже дремала, устроившись в переплетенье ветвей, но Сергей крепился. Уснув, они точно проспят до вечера, а идти в темноте по Овражине ему не хотелось. А тем более, сидеть на дереве до самого утра. Ещё полчаса отдыха — и не больше.

— Нехорошо задерживать стражу, — сказал он вслух сам себе. — Им домой пора.

— Что? — сонно пробормотала девчонка.

— Ничего, — тихо ответил он. — Спи пока…

Посмотрел вниз — на чечухов, с вершины они казались крошечными и неопасными. Племя мутантов, некогда бывшее людьми. Живые крошки эпохи хаоса, упавшие со стола цивилизации: если бы не купола, выжили бы только они. Их плоть, запах, голос — всё это было настолько чуждо и почти физически неприятно, что Ерёмин чувствовал к ним жгучую неприязнь. Он перебрался на другой край и принялся рассматривать вершину холма, с которого они недавно ушли. Стоянку было не разглядеть, но над холмом в нескольких местах поднимался дым: наверное, чечухи жгли костры и готовили пищу. Минуты улетали вместе с дымом в небо, а Ерёмин всё осматривал окружающую местность: как красиво здесь было когда-то… Ему представился открытый ветрам городок, утопающий в зелени, и смеющиеся прохожие, и пара влюблённых, целующихся под цветущей вишней, и один из них он… Сергей резко вздрогнул, стряхивая наваждение: он чуть не уснул! Пора было будить Соню и отправляться дальше.


Еще от автора Оксана Валентиновна Аболина
Стрелы купидона

Стрелы купидона! — старьё, античность, древний мир. Посланцам любви тоже надо идти в ногу со временем, использовать новейшие технологии.


Хокку заката, хокку рассвета

Хокку (хайку) заката. Начальные стихи заката. Так называется эта повесть, если перевести слово «хокку» (начальные стихи) буквально. Полустрофа танка, три первых его строчки, хокку вышел из комического жанра и отправился в свое долгое-долгое путешествие в искусстве пятьсот с лишним лет назад. Хокку постоянно развивалось — от комедии к лирике, от лирики к гражданскому пафосу. Первоначально — трехстишие, состоящее из двух опоясывающих пятисложных стихов и одного семисложного посередине — к описываемому времени оно приняло совершенно свободную форму написания.Из глоссария.


Взь

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Домино

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Тотальные истории. О том, как живут и говорят по-русски

Что лучше — московский «файл» или новосибирская «мультифора»? Откуда взялась вологодская «слюдяшка»? Почему читинское привидение, безумная Катерина, по ночам отрезает красоткам волосы? Что делали японские стахановцы на бурятской реке Хохотуй? Проехав тринадцать тысяч километров от Владивостока до Таллина, дружная команда писателей, филологов, журналистов и лингвистов собрала самые невероятные истории и легенды Дальнего Востока, Сибири, Урала и Центральной России. Прочитав эту книгу, вы узнаете, чем отличаются чигири от очкуров и зачем ехать в Сочи через Могочу.


Рекомендуем почитать
Недреманое око

Для преступников настали тяжелые времена — возможно восстановить всю прошлую жизнь человека.Но карается только умышленное убийство. Значит, чтобы разработать и подготовить преступление, надо не давать ни малейшего повода заподозрить в этом себя. И подготовленное убийство должно выглядеть как импульсивное…


А теперь – не смотрите

До какой степени алкоголь влияет на логику мужчин, и на все происходящее? Двое мужчин начинают разговор в баре. По мере того, как история развертывается, начинают распадаться границы между действительностью и фантазией.


Дождевые черви: 2161-2162

Классическая постапокалиптика. Художественная редакция дневника жителя страшной эпохи. Своего рода бортовой журнал, являющийся средством связи погибших с живыми.Герой – одиночка поневоле. Его окружают и люди и события, но он не может определить себя к конкретному сообществу и в меру сложившихся обстоятельств, внутренних убеждений и инстинкта самосохранения стремится вперед в неизвестность.


Том 1. Моя жизнь. Эдем. Расследование

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Человек, который хотел всё исправить

Что, если вы получите возможность «перематывать» время назад, возвращаясь в прошлое на 10 минут? Сможете ли вы достойно распорядиться представленным шансом? Улучшите вы свою жизнь или загоните себя в тупик в бесконечных попытках исправить содеянное? Игорь – обычный парень «с рабочих окраин»: без семьи, без денег, без перспектив. Благодаря случаю, он получает «ретенсер» – устройство, отправляющее владельца на 10 минут в прошлое. Решив, что это шанс исправить свое финансовое положение, герой совершает ряд необдуманных поступков.


И вам еще кажется, что у вас неприятности?

Значительная часть современного американского юмора берет свое начало в еврейской культуре. Еврейский юмор, в свою очередь, оказался превосходным зеркалом общества благодаря неповторимому сочетанию языка, стиля, карикатурности и глубокой отчужденности.Вот вам милая еврейская супружеская пара, и у них есть дочь — дочь, которая вышла замуж за марсианина. Трудно найти большего гоя, чем он, не так ли?Или все-таки не так?Дж. Данн, составитель сборника Дибук с Мазлтов-IV. Американская еврейская фантастика.