Подлянка - [12]

Он делает лучше: не чихает, а отвешивает мне удар кулаком по портрету. Я называю это кулаком, хотя правильнее было бы назвать кувалдой. У меня возникает ясное чувство, что меня поцеловал локомотив. Если не произошло чуда, то моя голова должна была отлететь в соседнюю комнату. Я падаю на пол, однако, несмотря на силу удара, не теряю сознания. Мои мозги начинают быстро крутиться, и нет возможности остановить их.

В головокружительном тумане я вижу, что месье Эверест наклоняется ко мне, поднимает, как старый носок, швыряет на ручку кресла и сует свою лапищу в карманы моих шмоток, чтобы очистить их от содержимого. Он извлекает мою пушку и лопатник и протягивает добычу стрелку.

Головокружение сбавляет обороты, и я начинаю видеть чуть яснее. Алабанский Кинг-Конг наблюдает за мной из-под своих кустистых бровей. Никак не могу отделаться от мысли, что этого парня вскормили молоком Монблана! Его даже не охватишь взглядом.

Пока он смотрит на меня, его товарищ, спрятав одну из своих пушек, изучает мои бумаги. То, что я полицейский, не производит на него ни малейшего впечатления. Он подходит к столу, поворачивает телефон к себе диском и набирает номер. На том конце долго звучат гудки, прежде чем кто-то решает снять трубку. Наконец сонный мужской голос ворчит:

– Халлу! (что по-алабански означает «алло»).

Человек с револьверами выдает тираду обо мне.

Короткая пауза. Потом его далекий собеседник что-то приказывает. Месье кладет трубку, протягивает одну пушку человеку-горе и уходит. Все это похоже на кошмар первого разряда. До сих пор ни один не потрудился сказать мне хоть слово. Я говорю себе, что было бы хорошим тоном попытаться что-то предпринять, чтобы вылезти из этой передряги, но при человеке-горе это невозможно. При малейшем движении, даже при малейшем шевелении с моей стороны он разорвет меня на кусочки.

Его корешок возвращается со шприцем. Этого я никогда не любил! Я боюсь уколов, даже когда их делает домашний врач, а уж если такой тип, как этот, я просто в ужасе.

Я понимаю, что в шприце не витамины и не кальций. Меня собираются по-тихому, без шума, отправить к святому Петру, после чего эти господа положат мой труп в уютный мусорный контейнер. Нет уж, я предпочитаю пулю, это больше подходит для мужчины. Но консульский Кинг-Конг опережает меня и прижимает к креслу

Я вижу, как второй алабанец склоняется над моей задницей со своим мерзким шприцем. Сейчас начнется твой праздник, Сан-А. Прощайте, красотки и каламбуры. Надо платить по счетам. Я закрываю глаза. Мне грустно. Обидно умереть во цвете лет, когда в мире осталось столько невыпитых мною бутылок и не очарованных мною девушек. Но тем не менее надо освобождать место новым поколениям.

Я чувствую, как иголка входит в мое тело, и вздрагиваю всем существом. В это мгновение начинается радующая слух пальба. Четыре пистолетных выстрела. Бах-бах-бах-бах! Неужели все закончилось? Да! Парень со шприцем валится на пол, а шприц остается торчать там, куда его воткнули. К счастью, жидкость осталась в нем. А что же Кинг-Конг? Ему тоже конец. Он получил две маслины в свою толстую физиономию, и какой бы крепкой ни была его черепушка, пули Берю все-таки разнесли ее. Надеюсь, вы ни на секунду не усомнились, что стрелял Толстяк. Олимпийски спокойный, он стоит за дымом, идущим из ствола его шпалера.

– Кажется, я опять появился вовремя? – говорит он. Я встаю и смотрю на двух моих противников. Фаршированная телячья голова, статуя Жанны д'Арк и мумия Рамзеса Второго куда более живые в сравнении с ними.

– Сматываемся! – бросает Берю. – Сейчас начнется шухер. Как я был прав, когда боялся, что ты вызовешь дипломатический инцест!

Он уже несется к входной двери, превратившейся в данных обстоятельствах в выходную.

Я вырываю шприц из мяса, беру свои пушку и бумажник и следую за ним. В доме начинается оживление. Мы едва успеваем смыться, как из квартир начинают высовываться жильцы.

Пробежка до машины. Резкий старт. Ралли по парижским улицам.

– Поехали в «Липп»! – умоляет Толстяк. – Я так хочу солянку!

Глава 8

В ресторане я прихожу в себя. Толстяк высасывает свой стакан и требует еще один.

– Это полезно для мочевого пузыря, – объясняет Берю. – Ему, как и всему остальному, время от времени нужна промывка.

Мой монументальный друг весел. Но каким же хилым он мне кажется в сравнении с алабанской гориллой!

– Благодарю тебя за твою удачную инициативу, – говорю я, втыкая свою вилку во франкфуртскую сосиску.

– Поскольку ты не выходил, я начал беспокоиться, – объясняет Мамонт. – Как думаешь, будет теперь война с Алабанией?

– Очень надеюсь, что нет.

– Если бы я спровоцировал международный конфликт, я бы никогда не простил себе этого, – стонет Толстяк.

– Не беспокойся, утрясется. Парни из консульства заинтересованы замалчивать это дело. До сих пор все их поведение указывает, что они не жаждут огласки. Мы молча едим солянку. Я плаваю в блаженстве. Поесть солянки в «Липпе» после того, как видел смерть вблизи, очень приятно. Закончив ужин, я отвожу Толстяка к нему домой и возвращаюсь в кабинет Старика ввести его в курс дела. Он выглядит озабоченным. Он тоже боится дипломатического «инцеста».