Подлость союзников. Как Запад предавал Сталина - [14]

Американские военные представители в Москве особенно яро отрицали достижения Красной Армии. Некий полковник Парк утверждал, что наступление советских войск в районе Сталинграда не может быть названо подлинной военной операцией, потому что немцы все равно «планировали отступление» (!). Когда события в Сталинграде со всей очевидностью опровергнули эту злостную бессмыслицу, его шеф, генерал Микела, пришел на помощь Парку, заявив, что немцы «поступили мудро», дав себя окружить, ибо таким образом они «удержат под Сталинградом большие соединения русских войск в течение всей зимы».

* * *

Когда мне случалось беседовать о советских достижениях в дипломатических кругах, мне всегда казалось, что все эти представители государственного департамента и Форейн Офис в глубине души лелеют надежду, что с каждым шагом Красной Армии навстречу победе силы России иссякают; им мерещилось, что в конце длинного пути на Берлин они встретят смиренное, истощенное войной советское государство, готовое в угоду мировым державам отказаться от своих экономических и социальных принципов, готовое «либерализовать» коммунистический режим и, может быть, даже открыть свои границы для иностранного капитала.

Эти дипломатические представители, естественно, с радостью подхватывали, а чаще сами выдумывали всякий вздор, который можно было использовать для «доказательств», что к концу войны от идеологии и практики марксизма не останется почти ничего. Необычайный эффект в дипломатических кругах произвел рассказ одного американского курьера, ехавшего из Владивостока по Транссибирской железной дороге и доложившего посольству США, что, проезжая Сибирь… он наблюдал «признаки отхода» от системы колхозов. Не менее сенсационным явилось донесение одного работника английского посольства из Архангельска о его разговоре с каким-то брюзгливым магазинным продавцом; тот будто бы просил, чтобы англичане остались в России, так как тогда ему можно будет открыть частную торговлю.

В каждой патриотической демонстрации православной церкви усматривалось свидетельство «отхода русского народа от коммунизма». В страстную субботу весь дипломатический корпус съезжался в московский кафедральный собор поглядеть на живописный обряд православного богослужения, и многие из дипломатов, вероятно, спокойнее спали в эту ночь, так как им казалось, что они присутствовали не при праздновании воскресения Христа, а при погребении коммунизма.

Все сведения о положении в немецком тылу, доходившие через советские каналы, объявлялись «пропагандой» и тут же отметались. Вернувшись после одной из первых моих поездок на фронт, я рассказывал о том, как в Можайском районе, где мне пришлось побывать, местная организация коммунистической партии после прихода немцев ушла в подполье и продолжала существовать, полностью сохраняя все органы советской власти, так что после освобождения вопрос о восстановлении этой власти даже не вставал, — и меня слушали со скептической улыбкой.

В этих кругах не могли и не хотели взглянуть в лицо истине, заключавшейся в том, что население освобожденных районов радовалось возвращению советской власти, что в период временной оккупации советские люди рисковали жизнью именно ради ее защиты. Признать это — значило отказаться от утверждения, будто советский строй держится на запугивании масс.

Утверждение же о «запугивании масс» является одним из коньков английских правящих кругов. Это утверждение беспрестанно подкреплялось свидетельствами разных «специалистов по России», работавших в иностранных миссиях в Советском Союзе. Среди них были офицеры и дипломаты, числившиеся в «специалистах по России» единственно потому, что они изучали русский язык в русско-эмигрантских домах Парижа или в прошлом — Риги и Таллина; другие почитались авторитетными знатоками Советского Союза, так как принадлежали к английским или французским семействам, имевшим магазины, фабрики или концессии в царской России. Но больше всего было белоэмигрантов или даже немцев, в некоторых случаях лишь недавно натурализовавшихся.

Когда же в ходе войны даже тем, у кого глаза были затуманены предубеждением, стало ясно, что ни коммунистическая партия, ни весь советский народ не собираются отходить от своих принципов, а, напротив, видят в одерживаемых победах доказательство справедливости этих принципов — тогда стали раздаваться голоса, называвшие русских «нелегкими союзниками». И пока этот «нелегкий союзник» ценой своей крови изматывал гитлеровские армии, чтобы потом перейти в победоносное наступление, английские и американские дипломаты сидели на земле «нелегкого союзника» и занимались антисоветской деятельностью.

* * *

Когда в 1941 году я попал в Куйбышев, то увидел, что многих дипломатов различных стран, представленных в России, объединяет не совместная борьба против гитлеризма, а их общая ненависть к Советскому Союзу. И немудрено: от тех из моих коллег, которые жили в России до войны, можно было еще услышать о неразлучной дружбе, связывавшей фон Вальтера, секретаря германского посольства, и фон Герварта, личного секретаря германского посла фон дер Шуленбурга, с Боленом, Дюрброу (из посольства США) и Джоном Расселом, секретарем посольства Великобритании.