Подлиповцы - [7]

VII

Приехав в деревню, Пила прямо отправился к Сысойке. Домой он побоялся прийти. В избе было темно и холодно, не слышно ни звука, ни шороха… У Пилы сердце дрогнуло.

– Али померли? – сказал Пила. Пила не получил ответа. Хотелось ему удостовериться, залезши на полати, да боялся Пила. В первый раз в жизни Пила побоялся покойников. Однако Пила залез на печку. Там лежала мать Сысойки. Пила заглянул на полати, никого нет. Полегче сделалось Пиле. «Таперь Сысойко у меня… мать, верно, померла», – сказал он весело. Стал он щупать старуху: старуха холодная, не дышит, лицо зелено-красное, глаза открыты, так строго смотрят… Пила струсил старухи, соскочил с полатей, плюнул на печку и убежал на улицу… «Ишшо загрызет, стерва!» – ворчал Пила. В свою избу Пила вошел весело. Как только он вошел, на него закричала Матрена.

– Што, дьявол!.. Всех нас уморить, што ли, захотел?.. Вон Апроська-то померла!.. Пилу как обухом кто ударил по голове, он рот разинул и тупо смотрел на печку, где сидел Сысойко, бледный и такой сердитый… Жена все ворчала.

– Ишшо не околел ты, черт!.. Другие мрут, а ему и смерти нет! Пиле горько сделалось. Ударил он жену и полез на печку. На полатях лежала Апроська. Она была такая же, как и две недели тому назад, только не дышала. Пила не верил, что она умерла, стал он ее толкать, она не шевелится… Взвыл Пила, убежал на улицу, забрался в стайку и долго там плакал… В стайке спали Павел и Иван. «Помру ли я?»– спросил сам себя Пила. «Уйду отсель! уйду!..» – закричал он и вышел из стайки. Пила хотел ехать, но ему жалко стало Сысойки, да и что делать с Апроськой? Везти надо ее, опять надо к попу ехать. Пила вошел в свою избу. Матрена выла на печке, Сысойко дико смотрел на Апроську. Он не плакал, а видно было, что его страшно мучило горе. Он любил Апроську сильно, хотел с ней всегда жить, вот умерли ребята его матери, умерла и мать. Зачем же Апроська померла? Он-то зачем не помер? Дик и зол сделался Сысойко, теперь он походил на собаку, лишившуюся своего детища, он готов был бог знает что сделать, только бы Апроська была жива, готов был помереть, но не знал, как помереть… Пила так же мучился, как и Сысойко. Он сел с Сысойком на полати и долго смотрел на Апроську, потом вскричал: «Апроська!..» Апроська не двигалась, Пила заревел, заплакал и Сысойко. Долго плакал Пила, да не помог слезами горю. Он опять вышел на улицу, сел на крылечко и стал думать… Сначала ничего он не придумал, все Апроська мучила его; потом ему опротивела своя изба, вся деревня. Пила вскочил как бешеный, и сказал сам себе: «Что я за чучело? Что мне жить-то? пойду из Подлипной, наплюю на их всех… Без Апроськи что за жизнь?» Он вошел в избу.

-Сысойко, айда отсель! Пойдем бурлачить!

– Не пойду. – Сысойко еще не верил тому, что Апроська умерла. «А может, она так…» – думал он.

– Э, дура, голова! Пойдем! бурлачество – баская штука, богачество получим, а хлебушка эво! ужасти!.. Сысойке не хотелось идти. Пила стал уговаривать его; Сысойко только ругался.

– Ну, и околевай, черт! Я один пойду, ребят с собой возьму. Пила стал думать, что теперь делать с Апроськой. Матрена ругается за корову, говорит: вези опять, отдай лошадь… «Ну уж, теперь с меня он шиш возьмет!» Однако он все-таки решил везти Апроську и мать Сысойки к попу… «Коли просить чего станет, я и к набольшему его пойду… Бает, у меня начальство есть». На другой день по приезде в Подлипную он принялся делать гроб с Сысойком, Иваном и Павлом. На третий день они уложили в гроб мать Сысойки и Апроську в такой одежде, в какой они умерли. На обеих их были худенькие полушубки, худые лапти, Сысойко надел на руки Апроськи свои рукавицы и положил ей на грудь ковригу хлеба. В этот же день Пила с женой, детьми и Сысойком, положив гроб на Пилины дровни, отправились в село. Гроб был прикрыт досками и обвязан веревкой. На нем сидели Пила и Сысойко. На Сысойковых дровнях, запряженных в Сысойкову лошадь, ехали Матрена, Павел, Иван и Тюнька. Дорогой Пила уговаривал Сысойку идти бурлачить. Сысойко ругался и наконец понял, что в деревне ему тошно жить, согласился идти с Пилой туда, где хлеба много. Только как же без Апроськи?

– Уж не воротишь. Жалко, а нешто делать, – говорил Пила, вздыхая.

– У, Апроська! стерво ты… леший!.. – вскричал со злостию Сысойко. Ему слишком было обидно, что Апроська померла. Дьячок удивился, когда увидал перед своим домом подлиповцев. Этот день был теплый, каких в этом краю мало бывает зимой. Солнце грело, с крыш капало, ветру не было. Пила подумал, что лето скоро.

– Гли, Сысойко, солнце-то! – говорил Пила, весело указывая на солнце.

– Лето тожно скоро… Ишь как баско. Сысойку это не порадовало, а возмутило. Он все думал об Апроське.

– А пошто она издохла?.. Пошто? – вскричал Сысойко.

– Пошто? – спросил и Пила, и ему тоже обидно сделалось. Вышел дьячок:

– Ну, что, братцы?

– Што! Знамо – што… – сказал Пила с сердцем. Он и Сысойко теперь походили на зверей; вокруг них собралось много крестьян, которым Матрена и Павел толковали, как померла Апроська, и которые жалели и умерших, и Матрену.

– Кто опять умер? – спросил дьячок.