Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой - [33]

По сравнению с герцогом Торлония кардиналино Пьетро, конечно же, пресен. Пьетро глядит на нее как на божество, герцог Торлония оценивает ее как лошадь, при ней обсуждая ее тонкую талию, круп и корсет. Он обращается с ней, как пресыщенный прожигатель жизни. Кто она для него? Дама полусвета? Но уж во всяком случае, не девушка, на которой женятся. Приличная девушка не станет осушать в ресторане бокал вина за его здоровье. А кто сопровождает ее мать в поездке? Супруг, не супруг, любовник, не любовник, Общество гадает на этот счет. Это прибыл в Рим доктор Люсьен Валицкий, с которым начинается в Риме гульба, заканчивающаяся тем, что Люсьен падает пьяным в фонтан Треви на глазах у всей почтенной публики. Поэтому доктора Валицкого в опубликованном дневнике в Риме тоже нет, как нет и русских актеров, которых они встретили в траттории и пригласили к себе в номер; на сцене, по замыслу публикаторов, должны остаться только Мария и Пьетро, две бесплотные поэтические фигуры, не оттененные никакой плотью в виде подгулявшего доктора с разбитными актрисками или циничного герцога, любителя лошадей.

Все-таки жаль, что всяческая плоть изгоняется публикаторами из дневника, сколько интереснейших фигур осталось за его пределами, сколько дорогих черточек эпохи, сколько удивительных характеров было принесено в жертву ложно понятым, даже для того времени, приличиям. Сущность этого оскопления текста была в том, что мать ее была провинциалкой с дурным художественным вкусом, к тому же к старости, как многие погулявшие дамочки, превратившаяся в пресную и горделивую ханжу, превозносившую культ своей рано усопшей дочери, ангела во плоти, солнца, на котором не должно было быть никаких пятен.

«Единственное из всех наших произведений, которое имеет хоть какую-то надежду пережить нас, несомненно, то, которым мы дорожим меньше всего. И, тем не менее, все очень просто; наши стихи… есть не что иное, как мы сами; наши пересуды… это вы, ваша эпоха, такая великая, кто бы что ни говорил, такая необычная, такая чудесная, что самые ничтожные рассказы о ней, самые незначительные воспоминания приобретут в один прекрасный день огромный интерес, величайшую ценность», — это написала поэтесса Дельфина де Жирарден в 1853 году, публиковавшая под псевдонимом виконт де Лоне свою «Парижскую хронику» в течение многих лет в газете «Пресса» и издавшая ее потом в двух томах. Слова Дельфины де Жирарден верны для всякой эпохи; все эпохи, в которые нам доводится жить, носят на себе отпечаток величия, величия самой жизни.

Мария в отличие от Дельфины очень ценит свой дневник, видимо, предчувствуя, что именно он станет главным делом ее жизни, и тем более жаль, что всякие подробности частной жизни эпохи упорно изгоняются из него ее доброжелателями.

Тем более любой намек на плотское изгоняется из взаимоотношений наших героев.

«Я не могу сказать, что люблю его, но с уверенностью могу сказать, что желаю его. — Безумная и развратная, — скажите вы. — В твоем возрасте! — скажите вы также. Эх, что вы хотите, я просто поверяю это, и думайте, что хотите… Я хотела бы быть в объятьях Пьетро… с закрытыми глазами; я до такой степени поддаюсь иллюзии, что мне кажется, будто он здесь, а потом… потом… я злюсь». (Неизданное, 10 марта 1876 года.)

Это написано всего через два дня после прогулки на лошадях, когда он спас ее от падения или, как ей кажется, от неминуемой смерти. Она действительно предельно откровенна, так и видишь ее на кровати в сексуальной истоме, занимающейся мастурбацией, и можно только пожалеть, что ее действительный образ доходит до нас с таким опозданием, на сто с лишним лет. Она действительно, как и обещала, старается писать предельно откровенно, настолько откровенно это было возможно в те времена, и даже насколько невозможно.

Она пишет о том, как Пьетро поцеловал ее в щеку, и щека горела, а сама она покраснела от гнева. Как же, ведь она была осквернена, поскольку поцеловал ее не муж. Ведь вполне может быть, что они не поженятся, даже, скорее всего, а значит, поцеловал ее посторонний мужчина. Совсем недавно она с уверенностью писала в дневнике, что не даст поцелуя никому, кроме мужа, и вот, случилось, с ее точки зрения, падение. Она не рассказала о поцелуе в щеку матери и мать вычеркнула упоминание об этом из дневника, вписав фразу, что Мария рассказывает матери все. Искажая ее мысли, факты, меняя психологические акценты, мать опять думает только о себе и своем реноме. Дочь умерла, а ей жить с ее образом и вещать публике о своей значительной роли в воспитании гения.

Вычеркнута фраза о том, что Муся колеблется между двумя мужчинами. Надо думать, кроме Пьетро, она все же думает о распутном герцоге Клемене Торлония.

«Бедный Пьетро — не то чтоб я ничего не чувствовала к нему, напротив, но я не могу согласиться быть его женой.

Богатства, виллы, музеи всех этих Рисполи, Дориа, Торлония (Одно из двух упоминаний в напечатанном тексте дневника фамилии герцога — авт.), Боргезе, Чиара постоянно давили бы на меня. Я, прежде всего, честолюбива и тщеславна. Приходится сказать, что такое создание любят только потому, что хорошенько не знают его! Если бы его знали, это создание… О, полно! Его все-таки любили бы.