Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой - [26]

Семья Эмиля д’Одиффре, вероятно, догадывается, кто закидывает их анонимками, и сестра Эмиля в свою очередь распространяет слухи о процессе, который ведет госпожа Романова. Хочется бежать от этой жизни, надоело делать глупости, от которых самой становится стыдно. Она на грани нервного срыва и обращается к Богу с негодованием.

Чтобы хоть как-нибудь отвлечь ее, тетя закладывает свои бриллианты в Монте-Карло и едет с ней сначала в Париж, а потом во Флоренцию на празднование четырехсотлетия Микеланджело. Они прибывают туда в первый день торжеств, как отмечает сама Мария в дневнике. Башкирцева читает программу этих торжеств, предполагается много различных собраний, концертов, иллюминаций, бал в казино, прежнем дворце Боргезе, хочется посетить все.

Это первая, но далеко не последняя, ее поездка в Италию. В то время существует большая традиция посещения Италии, которой придерживаются и Башкирцевы. В Италии подолгу живали многие русские аристократы, художники и писатели. Достаточно вспомнить имена писателя Николая Васильевича Гоголя и художника Александра Андреевича Иванова. Художники, окончившие с золотой медалью Академию, награждались двухлетней поездкой в Италию и такой же в Париж. Такова традиция была и во всей Европе. Например, двадцатилетний Оскар Уайльд добился высшего академического успеха и получил стипендию в 95 фунтов в оксфордском колледже Магдалины. Во время первых же своих летних каникул он совершил путешествие по Италии. Было это в 1875 году, почти одновременно с Марией Башкирцевой.

На следующий день по прибытию Башкирцевы и Романова объезжают город в ландо, в полном туалете. Город с первого взгляда кажется Марии посредственным, он грязен, чуть ли не в лохмотьях. Надо сказать, что Башкирцева все, что видит нового в своих путешествиях, сначала воспринимает негативно. Первое, что она замечает: на всех углах продают арбузы целыми грудами, ее так и тянет отпробовать их холодную сочную мякоть.

А вот пример, как воспринял Флоренцию Василий Васильевич Розанов, человек оптимистичный, радужный, в 1902 году:

«Такое благополучие: едва приехал во Флоренцию, в пять часов утра, и, задыхаясь от усталости, счета денег и желания спать, все-таки выглянул на минуту в окно — как увидал чудеснейшую церковь (Знаменитый Флорентийский собор — авт.), какую никогда не видал, и, недоумевая, спрашивал себя: «Да что такое, не в Милан же я попал вместо Флоренции». У меня был адрес: «Piazza del Duomo» (Соборная площадь — итал.). Я не спросил себя, что такое «Duomo», ехал от вокзала недолго, был уверен, что останавливаюсь в окраинной части огромного города, и, увидав белое кружево мраморной церкви, положенное как бы на черное сукно, пришел в отличнейшее расположение духа. «Ну так и есть! цветущая, florens — Флоренция». И заснул в самых радужных снах.

Какая масса труда, заботливости, любви, терпения, чтобы камешек за камешком вытесать, вырезать, выгравировать такую картину, объемистую, огромную, узорную. В тысячный раз здесь, в Италии, я подумал, что нет искусства без ремесла и нет гения без прилежания. Чтобы построить «Duomo», нужно было начать трудиться не с мыслью: «нас посетит гений», а с мыслью, может быть, более гениальною и, во всяком случае, более нужною: «мы никогда не устанем трудиться — ни мы, ни наши дети, ни внуки». Нужна вера не в мой труд, но в наш национальный труд, вследствие чего я положил бы свой камень со спокойствием, что он не будет сброшен, забыт, презрен в следующем году. Это-то и образует «культуру», неуловимое и цельное явление связности и преемственности, без которой не началась история и продолжается только варварство».

Однако, рассмотрев город поближе, Башкирцева тоже влюбляется в его мрачные дома, в его массивную, величественную архитектуру! Архитекторы французские, русские, английские, должны, по ее мнению, провалиться от стыда под землю. «Никогда больше не достигнуть этого чудного великолепия итальянцев», — записывает она в своем дневнике.

Она посещает палаццо Питти, глядит во все глаза на его громадные камни, вспоминает Данте, Медичи, Савонаролу!

В галерее ее приводит в восторг «Магдалина» Тициана, очаровывают вещи Рубенса, Ван Дейка и Веронезе, но ей не нравится Рафаэль, которого она называет несчастным, и она не стыдится в этом признаться. Хотя оговаривается, что не хотела бы, чтобы кто-нибудь узнал об этом. Надо было иметь характер, какую независимость суждения, чтобы пойти против общественного мнения: в то время Рафаэль буквально обожествлялся. Достаточно вспомнить, что в кабинетах двух русских великих писателей, Льва Толстого и Федора Достоевского, висела репродукция с «Сикстинской мадонны» Рафаэля.

«Ни одно путешествие еще не доставляло мне такого удовлетворения, как это, наконец-то я нахожу вещи, достойные осмотра. Я обожаю эти мрачные дворцы Строцци. Я обожаю эти громадные двери, эти великолепные дворы, галереи, колонны. Это величественно, мощно, прекрасно!.. Ах, мир вырождается; хотелось сравнять с землей современные постройки, когда сравниваешь их с этими гигантскими камнями, нагроможденными друг на друга и высящимися до небес. Приходится проходить под мостиками, соединяющими дворцы на страшной, невероятной высоте…