Подкарпатская Русь - [90]

Богдан защитительно вскинул широкую ладонь:

– Не-е! На трассе я нужней. Без трассы вот так сразу кто я? Приймак несчастный. Не-е! На роль прозябателя я не согласен.

– И шо, можь, ты до пензии будешь тянуть свой газ?

– До пенсии не до пенсии… А довести до границы нитку свою обязан. С самой же серёдки России вёл и у самого порога границы брось? Это всё равно, что плыть, плыть да на берегу и утонуть… Не-е. У нас с первой минуты во всё должна войти ясность. До работы я бешеный… У нас будет разделение: труд – мой, а деньги – жены. До грошика пересылаю ей, если затрёт меня куда к чёрту на рога. С вами я откровенен от и до. Я так понимаю… Муж – монеторобот, добытчик. Супругу-повелителю высочайше дозволено отсутствовать. Его отсутствие никого не колышет! Зато его тугрики должны всегда блистательно присутствовать дома. Пока в Истоке не пустят компрессорную, что мне тут делать? В прохожем ряду солнышком торговать? До компрессорной моё место только на трассе. Там я нужней… В крайнем случае буду переводами засылать вам помесячно куска по три, то есть по три сотняге. Скупо? Вам невдохват?

– Як-то у тебя всё наперекрёс… Ще нема семьи, а ты вже откупаешься от неё своими кусками. Да не куски Маричке нужны!.. А!.. Жена без мужа вдовы хуже… Или оно только кажуть, шо муж с женой, что мука с водой: сболтать сболтаешь, а разболтать не разболтаешь… А детвора народится… Кусками батька ей не заменишь. Не превратятся ли твои куски в страшные алименты? По бомагам ее муж, а в жизни, дома его нема… Так, порхунок якый-то… В воскресенье отгостил и слетел… И это – хозяин? Батька детям?

Старухе стало жалко дочку.

Вспомнила себя молодую.

Вышла она замуж в соседнее село. В первое же воскресенье прибежала назад домой, вроде в гости. Повисла у матери на шее, зажалилась со слезами:

– Ой, хорошо ж вам, мамонько, жить за родным батюшкой, а пожили б вы за чужим мужиком!..

Вспомнила старуха то давнее воскресенье, тихо заплакала.

Богдан ободрительно тронул её за сухонькие плечи, подержал её притихлые, покорные зябкие руки в своих руках, будто отогревал, и, ничего не говоря, поплёлся к машине…

Ехал он на трассу и грустно думал, как-то польётся его жизнь в Чистом Истоке.

6

Покоряй сердце любовью, а не страхом.

Миновал, ушёл месяц без дня.

За неделю до Покровов – именно на Покрова была назначена свадьба – Богдан и Маричка разнесли двести пятьдесят приглашений. Не все ли село позвали, прихватили и богдановских солдат с трассы.

Второй день уже распустили на каникулы, но бедной окнастой школе нет передыху. Третью ночь полыхают в школе огни, бьёт оттуда с шипом, с паром ароматный дух; бьёт по временам вперемешку с дымом. Хоть пожарников вызывай.

То Маричкины стряпали товарки.

Как догадываетесь, школа готовилась свадебничать. Пол-Истока радостно работало на свадьбу; у кого выскакивала вольная минута, тот и бежал в школу помочь. Каждому хотелось положить и свой пускай махонький блёсткий камешек в счастье милой звездочки Марички.

Всяк шёл не с пустыми руками, шёл да вроде ненароком и прихватывал кто тройку толстых кур, кто гусей, кто вёл живого барана или козла.

– Ну к чему вы всё это? – рдея, укоряла Маричка.

С шуткой отвечал пришедший, почесывая меж рогов барана, что уткнулся ему в колени:

– Отака скотыняка! Куда хозяин, туда и он. Не отстану, блеет, и шабаш. Вот такая запятая… Вот мы и объявились напару. А уж отсюда похромаю я один. Так что примай на баланс. И не отказывай. Не обижай…

Третью ночь толчётся Маричка в школе на кухне, и час от часу печаль круче, гуще затягивает её бледное красивое лицо.

Маричка чистит одна в уголке картошку; нож неслышно вываливается из руки, втыкается шилоострым носом в пол у ноги. Дивчина сидит, отрешённо смотрит перед собой и ничего не видит.

«Что же он не едет? Как разнесли приглашения, так с той поры и не кажет глаз… Насмешки строит?.. А может, его не отпускают? Ка-ак не отпускают?.. На собственную свадьбу не могут не отпустить.

Уже завтра же в загс на расписку… Все гости съедутся, все будут, одного жениха где-то черти гоняют!.. Что же он думает? Кинул собаке на посмех две тыщи и в кусты?..»

Долгое время Маричка понуро сидит без всякой мысли на лице, невпопад что-то отвечает хлопочущим на кухне женщинам.

«А если и впрямь не пускают? Завтра Седьмое… Перед праздником там надо подчистить, там навести марафет – подай в отчётности полный глянец, что без чёрных очков не взглянешь в полные глаза… Глянец глянцем, но у человека… Не-е… Не могут не отпустить. На свадьбу положены законом три дня. И сегодня отходят последние часы последнего, третьего, дня… А что!?»

Маричка дрогнула, загнанно заозиралась по сторонам.

«А что… А ну сдавила его беда! Я тут Бог весть что плету, а он, может, уже лежит где мертвый?..»

Какая-то неведомая, чужая воля подняла её, вывела во двор.

Плотнели сумерки. Сеялся мелкий, тесный дождь.

Словно в беспамятстве побрела Маричка по пустынной, осиротелой улочке… Её морозом будто окинуло, когда она упёрлась недоуменным взглядом на площади у дворца в памятник Дмитрию Дмитриевичу.

Бюст задёрнут белым полотном. Завтра в десять тридцать, когда молодые поедут из загса уже расписанные, в законе, грянут тут торжества. Тогда-то и сдёрнут покрывало. И поручено это сделать Маричке и Богдану. Как-никак Маричка всё же ученица Дмитрия Дмитриевича, наследница.