Подготовка к современной войне - [50]

В этом смысле террористический акт как социально–психологическая драма представляет собой, безусловно, порыв к традиционному пониманию права, связанного с решением, ответственностью, спонтанностью и непредсказуемостью. Сам Шмитт отказывал в праве на террор кому бы то ни было, кроме государства, которое являлось для него высшей инстанцией, связанной с теологической проблематикой (напомним, что Шмитт был убежденным католиком). По его мнению, только властелин, князь, монарх обладают полномочиями для принятия решения в чрезвычайных обстоятельствах (Ernstfall), выходящих за рамки легитимности (а использование террора является как раз таким случаем).

По мере деперсонализации власти в либеральном обществе и универсализации «номократии», «диктатуры права», происходит переворачивание идеальных отношений, рассматриваемых Шмиттом. Именно власть, государство, князь (в смысле Макиавелли) или «коллективный князь» демократии и советских режимов в нашем мире теряют качество органичности и жизненной спонтанности.

Именно в центре системы царит полный экзистенциальный штиль, который стремится свести к минимуму возможность «чрезвычайных обстоятельств» и заведомо отгородиться от необходимости принятия волевых и ответственных решений. В такой ситуации в сфере государства для сверхлегитимного решения (в шмиттовском понимании) не остается места, и оно все более однозначно смещается в область подрывных, альтернативных, разрушительных структур. Иными словами, потеря государством органического измерения, воплощавшегося в традиционном обществе в персональной сверхнормативной ответственности правителя, лишает государство права на террор и, напротив, наделяет им его противников.

Процесс окончательной «номократизации» современных государств, повсеместное наступление «правовой диктатуры» либерального образца ставит последователей Шмитта в парадоксальную ситуацию: сторонники иерархии, государства, власти, порядка, полагавшие возможность преступания закона в «чрезвычайных обстоятельствах» только на самом верху социальной структуры, вынуждены занимать совершенно противоположную позицию в отношении актуального общества, становясь в один строй с радикально подрывными анархистскими течениями, изначально являвшимися противниками всякой власти и всякого государства.

Такое развитие идей Шмитта и других классиков консерватизма иногда называют парадоксальным сочетанием «анархизм справа». Именно такая цепь умозаключений привела многие послевоенные правые организации к терроризму, особенно усилившемуся в конце 70–х годов.

Феномен «анархизма справа» или «правого терроризма» крайне важен для постижения смысла терроризма вообще. Хотя «правый терроризм» (по качественным и количественным параметрам) уступает «терроризму левому» (Черные Бригады итальянских неофашистов, к примеру, гораздо менее известны и менее радикальны, чем Красные Бригады), именно в правом терроризме логика трансформации правовых концепций, лежащих в основе любого терроризма, выражена предельно ясно и четко. «Анархисты справа» считают традиционное общество единственно легитимным и отказывают в легитимности современному, светскому, либеральному социуму как в его теоретических предпосылках, так и в его актуальном состоянии.

Мажоритарная поддержка либерального строя (мнимая или действительная) никак не убеждает сторонников традиционного общества в правоте этого строя, так как количественный аспект для них принципиально не является решающим. Иными словами, посттрадиционное, современное общество они рассматривают как результат нелегальной узурпации власти.

На определенном этапе сторонники традиционного общества еще считают возможным эволюционным путем повернуть ход социальной истории вспять и осуществить «консервативную революцию» путем реставрации нормальной модели власти, иерархии, государства и т.д. В частности, это было делом жизни самого Карла Шмитта, посчитавшего приход к власти Гитлера в Германии первым шагом на пути к возврату к традиционному обществу. Но по мере обнаружения невозможности эволюции от плохого современного порядка к предшествующему «хорошему порядку», приходит время подлинных «анархистов справа», убежденных, что путь к «хорошему порядку» лежит через анархию, субверсию и хаос.

Через террор. Таким образом, в глазах радикальных традиционалистов в определенном парадоксальном периоде истории восстание и хаос становятся более «традиционными», нежели искаженные и извращенные останки «плохого порядка». В этом движении правых к террору мы видим полный цикл судьбы радикального консерватизма, оканчивающейся в апологии восстания против современного мира. Того самого «восстания», о котором сам Ницше еще совсем недавно писал, что «оно есть добродетель раба». Все сказанное относительно «анархизма справа» или «правого терроризма» имеет отношение и к тем разновидностям террора, в основании которых лежит апелляция к традиционным ценностям.

Сходная логика присуща и религиозному, и этническому терроризму, для которых актуальное понимание права в либеральном обществе не имеет никакого глубинного оправдания и никакой метафизической ценности. Напротив, светская модель «правового государства», игнорирующая примат религии или национальной традиции вообще, в глазах глубинно религиозных и националистически ориентированных групп не имеет никакого основания и тождественна узурпации и неоправданной тирании, в борьбе с которой все средства хороши.