Подёнка - [3]

Рано или поздно ее родители захотят вернуть дочь обратно. «Все, чего она захочет, — сказал Ставрос сам себе. — Пока она здесь. Все, чего захочет».

— Хочу наружу, — заявила Джин. Кроме этого.

— Я знаю, — вздохнул он.

— Может, там я смогу забыть об этих кошмарах. Ставрос закрыл глаза и понял, как хочет просто побыть с ней.

В реальности, вот с этим восхитительным, необыкновенным созданием, которое не знает его по-настоящему, а всего лишь слышит бесплотный голос.

— Опять проблемы с монстром? — спросила Джин.

— Каким монстром?

— Ты знаешь. С бюрократией.

Он кивнул, улыбнувшись, но быстро опомнился и ответил:

— Да. Всегда одно и то же, день за днем. Джин фыркнула:

— Я до сих пор не уверен, что эта штука действительно существует, знаешь ли. Даже проверила библиотеку на предмет определения понадежнее, но теперь думаю, что и ты, и библиотека больны на всю голову.

Ставрос поморщился от этих слов, такому он ее явно не учил.

— В каком смысле?

— Да брось, Став. Как естественный отбор может создать роевидное существо, чья единственная функция — сидеть и копаться в собственной коллективной заднице, при этом будучи абсолютно неэффективным? Приведи мне еще хоть один подобный пример.

Наступила словно растягивающаяся тишина. Он наблюдал, как микроток плеснул в предлобных долях коры ее головного мозга.

— Став, ты здесь? — спросила она наконец.

— Да, здесь, — тихо рассмеялся наблюдатель, а потом добавил: — Ты же знаешь, как я тебя люблю?

— Конечно, — легко ответила Джин. — Что бы это ни значило.

Окружающая девочку среда преобразилась; легкое, рефлекторное изменение для нее, вышибающий дух рывок между странными реальностями для Ставроса. На краю его зрения вспыхнул фантом, исчезнув, как только взгляд человека сосредоточился на нем. Свет отражался от миллиона неопределимых граней, рассеивался, прерываясь мириадами крохотных резких лучиков. Здесь не было пола, потолка или стен. Никаких ограничений вдоль каких-либо осей.

Джин потянулась к тени в воздухе и уселась на нее, паря.

— Думаю, снова почитаю «Алису в Зазеркалье». По крайней мере хоть кто-то другой живет в реальном мире.

— Изменения, происходящие здесь, — дело твоих рук, Джин, — сказал Ставрос. — Это не махинации какого-нибудь бога или автора.

— Знаю. Но Алиса заставляет меня чувствовать себя более… обыкновенной.

Реальность неожиданно снова сместилась, сейчас девочка сидела в парке, ну или, по крайней мере, в том, что Микалайдес мог назвать парком. Иногда он просто боялся спрашивать, осталась ли ее интерпретация окружающего пространства прежней. Наверху танцевали светлые и темные пятна, небо становилось бесконечным, а секунду спустя угнетающе близким, даже его цвет преображался. Большие и маленькие животные, изогнутые желтые линии и формы, постоянно меняющие окраску оранжевые и бордовые фрагменты. Какие-то создания, то ли образы из реальности, то ли воплощения математических теорем, а может, то и другое, виднелись вдалеке.

Видеть глазами Джин всегда было нелегко. Но эти непонятные абстракции казались малой ценой за чистое удовольствие наблюдать за тем, как она читает.

«Моя маленькая девочка».

Вокруг нее кружили символы, похоже текст «Алисы в Зазеркалье». Для него это выглядело полной неразберихой. Несколько узнаваемых букв, случайные руны, формулы. Иногда они менялись местами, легко изменяясь, проходя сквозь друг друга, паря вокруг или даже улетая в небеса, подобно множеству темных бабочек.

Ставрос моргнул и тяжело вздохнул. Если бы он остался здесь подольше, то у него разболелась бы голова на весь день. Наблюдать за жизнью, текущей с такой скоростью, было очень трудно.

— Джин, мне надо уйти.

— Дела компании? — спросила она.

— Можно и так сказать. Мы скоро поговорим, любовь моя. Читай.

В физическом пространстве прошло от силы десять минут.

Родители Джинни положили ее тело на специальную кушетку, один из немногих кусков цельной геометрии, присутствующий в комнате. Все помещение было практически пустой декорацией. В бутафории не было нужды; ощущения шли непосредственно в затылочные доли коры головного мозга Джин, вращивались в ее слуховые цепи, отталкивались от тактильных рецепторов точными подделками осязаемых вещей. В мире, сотканном из лжи, настоящие предметы стали бы бедствием.

— Будь ты проклят, она не какой-то там тостер! — чуть ли не плевалась Ким в лицо мужу.

По-видимому, ледяной тайм-аут закончился, битва разгорелась с новой силой.

— Ким, а что я должен был делать…

— Она — ребенок, Энди. Она — наш ребенок.

— А так ли это. — Фраза прозвучала утверждением, а не вопросом.

— Разумеется, так.

— Хорошо. — Эндрю вынул пульт управления из кармана и протянул его жене. — Тогда буди ее сама.

Она уставилась на него, несколько секунд ничего не говоря. Камеры улавливали звук дыхания Джинни, отчетливо раздающийся в тишине.

— Ты урод, — прошептала Ким.

— Так и знал. Ты еще не готова к этому, не так ли? Лучше свалить на мужа всю грязную работу, — он уронил пульт, тот мягко отскочил от пола, — а потом винить его за это.

Четыре года привели их к этому. Ставрос покачал головой от отвращения. Им дали шанс, о котором другие не могли даже мечтать, и посмотрите, что они с ним сделали. В первый раз, когда родители выключили свою дочь, ей еще не исполнилось двух лет. В ужасе от такого немыслимого поступка, они пообещали друг другу никогда не делать этого снова, всегда отправлять ее спать только по расписанию, они поклялись, никогда, никогда. В конце концов, она же их дочь, а не какой-то убогий тостер.