В нижеследующем произведении авторы объединили свои силы, чтобы поведать об одиноком детстве одного очень необычного ребенка…
— Я ненавижу вас.
Четырехлетняя девочка. Пустая, как аквариум без воды, комната.
— Я ненавижу вас.
Сжатые маленькие кулачки: одна из камер, настроенная на фиксацию движения, автоматически дала их увеличенное изображение. Остальные две следят за взрослыми, за матерью и отцом, стоящими на противоположном краю комнаты. Машины наблюдают за игроками: за полмира от них Ставрос наблюдает за машинами.
— Я ненавижу вас, я ненавижу вас, я НЕНАВИЖУ вас!
Девочка уже кричит, лицо исказилось от злобы и гнева. В уголках глаз застыли слезы. Ее родители мечутся, как встревоженные животные, испуганные яростью дочери, привыкшие к ее буйству, но далеко не смирившиеся с ними.
По крайней мере в этот раз она пустила в ход слова. Обычно просто воет.
Ребенок наклонился к слепому окну, колотя по нему кулаками. Оно отразило атаку, словно грубая белая резина, слегка изогнувшись и отпружинив. Одна из немногих вещей в комнате, которая отвечала на ее удар; одна из немногих, которую нельзя было сломать.
— Джинни, тише… — Мать протянула к ней руку.
Отец, как обычно, стоял сзади, на лице его играла смесь злости, возмущения и смятения.
«Этот парень — настоящее воплощение бессилия, — подумал Ставрос, хмурясь. — Они ее не заслуживают».
Кричащая девочка не повернулась, ее спина дерзким вызовом ударила по Ким и Эндрю Горавицам. Наблюдателю повезло больше: лицо Джинни находилось всего в паре сантиметров от юго-восточной камеры слежения. Несмотря на всю боль, отразившуюся на экране, несмотря на все страдания, пережитые девочкой за четыре года жизни, эти так и не скатившиеся по щекам слезы были единственным моментом, когда он видел ее плачущей.
— Сделайте его прозрачным! — потребовала она, неожиданно перейдя от злости к раздражению.
Ким Горавиц покачала головой:
— Дорогая, мы хотим показать тебе улицу. Помнишь, как раньше ты любила это? Но ты же обещала не кричать на нее постоянно. Ты еще не привыкла, милая, ты…
— Сейчас же! — Снова ярость, чистый, раскаленно-белый гнев маленького ребенка.
Кнопки на стенной панели давно стали сальными от постоянных попыток Джинни открыть окно своими липкими пальчиками. Эндрю бросил умоляющий взгляд на жену: «Пожалуйста, давай просто дадим ей то, чего она хочет…»
Но Ким была сильнее.
— Джинни, мы знаем, это трудно…
Девочка повернулась к врагу. Северная камера захватила сцену в мельчайших подробностях: правая рука поднимается к лицу, указательный палец входит в ротовую полость. Непокорный блеск мерцающих сосредоточенных глаз.
Ким делает шаг вперед:
— Джинни, милая, не надо!
А потом маленькие, но острые зубки прокусывают мясо до кости, прежде чем мать успевает подойти поближе. Красное пятно расцветает у ребенка во рту, течет по подбородку, тошнотворно похожее на детскую смесь, мгновенно скрывает всю нижнюю часть лица. Над кровавым бутоном яркие злые глаза кричат: «Попались!»
Джинни Горавиц беззвучно падает, ее глаза закатываются, когда она склоняется вперед. Ким успевает поймать девочку, прежде чем тело ребенка ударяется о пол.
— Боже, Энди, она в обмороке, она в шоке, она…
Эндрю не двигается. Его рука что-то теребит в кармане блейзера.
Ставрос чувствует, как у него кривятся губы. «Это пульт управления в твоей руке, или ты просто рад…»
Ким вытаскивает баллончик с жидкой кожей и распыляет ее на руку Джинни, баюкая голову ребенка на коленях. Кровотечение останавливается. Спустя секунду женщина смотрит на мужа, который неподвижно и беспомощно стоит, прислонившись к стене. На его лице застыло это выражение, это предательское выражение, которое Ставрос уже столько раз видел за прошедшие дни.
— Ты выключил ее! — сказала Ким, голос ее почти срывался на крик. — После всех наших споров ты опять ее выключил?!!
Эндрю беспомощно пожал плечами:
— Ким…
Жена отвела взгляд. Она раскачивалась взад и вперед, немелодичный свист прорывался сквозь сжатые зубы, голова Джинни все еще покоилась у нее на коленях. Ким и Эндрю Горавиц с их долей радости. Между ними на полу, как оспариваемая пограничная полоса, дрожал кабель, соединяющий голову их дочери с сервером.
Перед глазами Ставроса возник образ: Джин Горавиц, похороненная заживо в безвоздушной тьме, заваленная тоннами земли, наконец освободилась. Джин Горавиц пробилась к воздуху.
Другая картинка, теперь уже самого себя: Ставрос Микалайдес, освободитель. Человек, сделавший для нее возможным, пусть и на краткий срок, увидеть мир, где виртуальный воздух сладок, а оков не существует. Естественно, к чуду были причастны и другие, дюжина техников, в два раза больше юристов, но все они со временем исчезли, их интерес стал угасать с подтверждением гипотезы и подписанием последнего документа. Ущерб в пределах нормы, проект приближается к завершающей стадии. Нет нужды тратить время хотя бы одного сотрудника «Терракона» на простое наблюдение. И остался только Ставрос, а для него Джинни никогда не была проектом. Она принадлежала ему, так же как и Горавицам. А может, и больше.
Но даже Ставрос не знал, чем все это было для нее. Да и мог ли кто-то на физическом уровне понять такое? Когда Джин Горавиц соскальзывала с поводка своего плотского существования, она просыпалась в реальности, где законы физики умерли.
