Поддубенские частушки. Первая должность. Дело было в Пенькове - [31]

Все обернулись в её сторону.

— Почему, товарищ Арсентьев, вы назвали цифру сто сорок, а, например, не сто пятьдесят или сто шестьдесят?

— Да разве сто шестьдесят сделаешь! — зашумели комсомольцы. — Это легко только говорить — сто шестьдесят…

— Ну, хорошо, — продолжала Нина. — Тогда почему не сто десять?

Собрание озадаченно молчало.

— Вот мы принимаем на себя красивые обязательства, — сказала она, — и совершенно не думаем о том, что по графику последняя колонна каркаса должна быть установлена через девятнадцать дней. И прежде чем принять нам эти сто сорок процентов, надо посчитать, хватит ли их для окончания монтажа каркаса в срок.

— А если не хватит? — спросил Арсентьев насмешливо.

— А если не хватит, надо работать ещё лучше. Вы, товарищ Арсентьев, с апломбом заявили, что берёте сто сорок процентов. Вы уверены, что выполните сто сорок, вот и берёте. А обязательство надо брать не для того, чтобы показать, какой вы герой, а для того, чтобы закончить строительство в срок.

— Это неправильно! — закричала крановщица. — Начальство должно заботиться обеспечить стройку рабочей силой. Тогда вовремя кончим.

— Хватает у нас рабочей силы, — поднялась девушка-украинка. — Если бы все работали с самого начала в полную силу, не надо было бы нам и ста сорока процентов. По-моему, правильно говорит Нина Васильевна. Если понадобится двести процентов, надо взять двести. Как думаешь, Андрей?

— Надо изучить этот вопрос.

— Дипломатически отвечаешь. Как на ассамблее.

— А что же ты думаешь? Я газету не для курева покупаю.

— Выходит так, — прервала его Нина, — обязательство выполним, а дом в срок не построим. Эго не обязательство, а болтовня, товарищ Арсентьев.

— Болтовня? — Арсентьев встал и вышел к столу. — Тогда дайте-ка я ещё поболтаю. Если проследить по нарядам нашу работу за последние две недели, то получится, что выработка высотников снизилась. Какие были к этому причины? Много было причин, но основная, я считаю, заключается в том, что о нашем здоровье последнее время стали проявлять чересчур много гуманизма, чересчур сердечную заботу, вроде того как в санатории.

Все молчали. Чуть побледневшая Нина стояла у стены.

— Если подсчитать, — продолжал Арсентьев, — сколько раз от этого гуманизма нашим ребятам пришлось на низ бегать, если подсчитать, сколько мы теряем времени, когда по всяким пустякам закрывают работы и мы спускаемся на низ с шестнадцатого этажа, а потом забираемся обратно наверх, получится несколько рабочих дней. Я думаю так: если у человека есть талант на санаторную работу, ему и надо наниматься в санатории. Там и глядели бы, чтобы никто на крыши не забирался. А тут — агитируют за выполнение плана, а сами… Да что говорить!.. — Арсентьев сел и, уже сидя, закончил: — У меня всё.

— Вредная профессия, — услышала Нина чей-то отчётливый голос.

Ребята зашумели. Слова попросил Митя.

— Вот когда меня перебросили сюда с того дома, — начал он, — так я сперва здесь работал, эти балки варил. — Он указал на потолок, и все посмотрели на балки. — Один раз варю шов, вижу — идёт дяденька, сивенький такой, в калошах. Подошёл и спрашивает, у какого я работаю прораба. Я, конечно, сказал. Он что-то записал в свою книжечку и пошёл дальше. Часа через три меня на другой этаж перебросили; тогда порядка ещё не наладили, перестанавливали нас раз по пять на день. Работаю на другом этаже — гляжу, обратно дяденька в калошах. Смотрит на меня и спрашивает: «Вы у какого прораба работаете?» Я, конечно, снова сказал. И третий раз перед самой шабашкой, когда я на низу варил, то же самое: подошёл дяденька в калошах, спрашивает: «Вы у какого прораба работаете?»

— Закругляйся, — сказал председатель. — Это ты врёшь, что он тебя третий раз не признал.

— Хотите верьте, хотите нет. Кончил я работу. Подходит ко мне прораб Иван Павлович: «Так и так, говорит, мне из-за вас записано три замечания по технике безопасности. Трое, говорит, сварщиков работали сегодня с оголёнными проводами. Странное, говорит, совпадение». Вот это был инженер по технике безопасности! — вздохнул Митя. — Никогда к рабочим не приставал, даже фамилию не спрашивал, а нажимал в основном на начальство. А Нина Васильевна недопонимает свои функции. Я думаю, она учтёт это.

— У вас есть что-нибудь? — спросил председатель Нину.

— Да, есть, — сказала она и прошла сквозь строй скамеек к столу президиума.

— Кроме того, что я предложила, я прошу в наше обязательство включить пункт о полной ликвидации производственных травм на всех участках. Выполнение этого пункта я беру на себя… — сказала она дрожащим голосом и, глядя на Арсентьева, закончила: — Вот и всё.

* * *

Андрей и Митя, так же как и большинство других молодых строителей высотных зданий, жили в общежитиях, километрах в пятнадцати от Москвы. И каждый день, часов с семи до десяти вечера, в широкие вагоны электрических поездов, стоящих у Киевского вокзала, шумной ватагой влетали весёлые парни и девушки и, не обращая внимания на недовольную воркотню дачников, пробирались к окнам, теснились в проходах, занимали места для опаздывающих приятелей или бесцеремонно усаживались на чужие занятые места. Девушки устраивались вместе, вынимали вязанья, шушукались о своих делах, читали друг другу письма, полученные из дому, и, обычно проехав полпути, засыпали, уронив головы на плечи подружек или незнакомых соседей. Парни хохотали на весь вагон, донимали девчат солёными шутками и, услышав голос продавца: «А вот брикет, рубль двадцать пять штука — твёрдый, как лёд, сладкий, как мёд», — покупали сразу по шесть штук и щедро наделяли своих приятельниц. Контролёры по каким-то им одним известным признакам безошибочно узнавали строителей, не спрашивали у них билетов и на последнем перегоне будили заспавшихся. Впрочем, многие не нуждались в этом и за пять минут до выхода просыпались сами, как от звонка, торопливо поправляли кепки, платки и причёски, засовывали в сумочки рукоделие, загибали углы в книжках, доставали папиросы «Беломор» или «Ракету» и в затылок друг другу выстраивались в проходе.