Поддельный шотландец. Дилогия - [142]

   --  О, я бы хотел, чтобы молодость моя была всегда такова! -- воскликнул я. -- Уж слишком много я видел расчетливого и эгоистичного в молодых людях, которые увиваются около ваших дочерей, милорд. Я заметил то же самое и во многих судейских стариках. Все они, весь их клан, заботятся только о своих интересах! Оттого-то я и сомневаюсь в ваших дружеских чувствах ко мне. Почему я должен верить, что вы искренне любите меня? Вы сами говорили мне, что преследуете собственную выгоду!

   Тут я остановился, устыдившись, что зашел в своих упрёках так далеко. Он смотрел на меня, но на лице его ничего нельзя было прочесть.

   --  Прошу у вас прощения, милорд, -- заключил я. -- Я умею говорить только прямо, по-деревенски. Мне кажется, что было бы прилично поехать навестить моего друга в заключении, но я обязан вам жизнью, и этого я никогда не забуду. И если нужно для вашего блага, милорд, то я останусь -- останусь из одного чувства благодарности.

   --  Это можно было бы сказать и покороче, -- мрачно сказал Престонгрэндж, -- Легко, а иногда и вежливо сказать просто "да".

   --  Но, милорд, мне кажется, что вы всё ещё не вполне понимаете меня! -- воскликнул я. -- Ради вас, за спасение моей жизни, за расположение, которое, как вы говорите, вы чувствуете ко мне, -- за всё это я готов остаться... Но не оттого, что ожидаю каких-либо выгод для себя. Если я буду вынужден держаться в стороне, когда будут судить молодую девушку, то я ни в коем случае не хочу чего-либо выиграть от этого. Я скорее готов претерпеть окончательное крушение, чем на этом основывать своё благополучие.

   Престонгрэндж с минуту оставался серьёзен, затем улыбнулся.

   --  Вы напоминаете мне человека с длинным носом из сказки, -- сказал он. -- Если бы вам пришлось в телескоп глядеть на луну, вы и там бы увидели Дэвида Бэлфура. Но пусть будет по-вашему. Я попрошу вас оказать мне одну услугу, а затем освобожу вас. У моих клерков работы по горло: будьте так добры, перепишите мне несколько страниц этого документа, -- сказал он, заметно затрудняясь в выборе между несколькими большими рукописями. -- А когда вы кончите, я скажу вам: с богом! Я никогда не согласился бы обременить себя заботой о совести мистера Дэвида. Если бы вы сами могли по дороге бросить часть её в болото, то поехали бы дальше значительно облегчённым.

   --  Хотя, скорее всего, не в прежнем направлении, милорд! -- сказал я.

   --  За вами непременно должно остаться последнее слово!  -- радостно воскликнул он, как-будто подловив меня на чём-то серьёзном.

   У него действительно были веские причины радоваться, так как он нашел способ добиться своего. Для того чтобы ослабить значение докладной записки и иметь готовый ответ, он желал, чтобы я всюду показывался с ним в качестве близкого ему человека. Но если бы я так же открыто появился у Катрионы в тюрьме, это могло бы иметь ложные толкования. Такова была небольшая задача, которую я внезапно подкинул ему и решение которой он так быстро нашел. Меня удерживали в Глазго под предлогом переписки, от чего я из простого приличия не мог отказаться. А пока я был занят, от Катрионы постарались избавиться частным образом, быстро переведя её из тюрьмы.

XVIII.

   Переписывать документ было чрезвычайно нудно, тем более, что дела, о которых говорилось в бумагах, не требовали, как я скоро заметил, никакой спешки. И это скучное занятие было только предлогом, чтобы удержать меня от немедленного выезда в Эдинбург. Часа через два вернувшийся Генеральный прокурор заявил мне, что отправил с курьером распоряжение перевести Катриону из тюремной камеры к нему в особняк, где и разместить со всеми удобствами вплоть до его возвращения или следующего распоряжения. Поэтому мне ничего не оставалось только как подтвердить наши предыдущие договорённости.

   Вечером мы с Престонгрэнджем, в довольно многочисленном обществе молодых судейских, отправились на бал в аристократический квартал Глазго, где я с большой неохотой провел некоторое время среди удовольствий и дел высшего общества. Я был представлен самым важным гостям; вообще на меня обращали гораздо более внимания, чем мне бы этого хотелось. Надо сознаться, что всё, что я видел в жизни, наложило печать мрачности на мой характер. Я видел людей, из которых многие рождением или талантами были предназначены править; и у кого же из них оказались чистые руки? Я видел также эгоизм всяких Броунов и Миллеров и не мог действительно уважать их. Престонгрэндж в этих кругах был ещё лучше многих.

   Но особенно раздражало меня поведение группы молодых адвокатов, окружавших моего поручителя в поисках покровительства. Неожиданное внимание, которое Престонгрэндж проявил к никому не известному мальчишке, чрезвычайно удивило их, но не прошло и часа, как мне начали в глаза льстить и всячески подлизываться ко мне. Я получил даже прозвище, которое мне дали за глаза. Видя, в каких я хороших отношениях с прокурором, и будучи убеждёнными в том, что мне непременно предстоит высоко взлететь по карьерной лестнице, они воспользовались термином игры в гольф и назвали меня the tee'd ball*. Мне сказали, что я, по своей образованности и воспитанию, безусловно принадлежу к их обществу. Но один из этих молодчиков, тот самый худой адвокат, который был мне представлен в Хоуп-парке, порадовал меня известием, что в гарнизоне Эдинбурга у меня есть и другое прозвище, "Палач". И один из лейтенантов, друг покойного энсина, чрезвычайно желает со мной встретиться. Но вот то, что та злополучная дуэль прошла по всем правилам, никто не отрицает.