Подбельский - [14]
На Большой улице у театра «Модерн» арендовали полуподвальное помещение. Наборщиков и печатников долго искать не надо было: к Зубреву любой шел — он рабочего человека не обижал. С сентября 1914 года газета «Тамбовские отклики» стала печататься в собственной типографии.
Вадим Николаевич сидел в небольшой узкой комнате редакции и читал газету «Социал-демократ». Большой желтоватый лист целиком закрывал читающего. Уже который раз Вадим перечитывал статью Ленина «Война и российская социал-демократия».
«На социал-демократию прежде всего ложится долг раскрыть… истинное значение войны и беспощадно разоблачать ложь, софизмы и «патриотические» фразы, распространяемые господствующими классами, помещиками и буржуазией, в защиту войны…»
Надо усилить в газете агитацию против войны…
Стук в дверь прервал мысли Вадима Николаевича. Он быстро спрятал газету в стол, придвинул бумаги, взял ручку и только тогда пригласил войти.
В комнату редакции «Тамбовских откликов» вошел довольно полный человек. Он снял фуражку и тряхнул густой светлой шевелюрой.
К вам можно, господин редактор? — спросил вошедший, не в состоянии удержать улыбки.
Вадим Николаевич вскочил с кресла, стремительно обнял гостя.
— Ян, дорогой, милый! Ты ли это? Почему не предупредил, что приедешь?
— Что не предупредил, это, Вадим, хорошо. Так лучше. Ведь я еще под надзором, а ты, надо думать, тоже удостоен их внимания…
— Черт, какой ты, Яша, толстяк! Правду писал мне летом Саша Воронский, что ты ходишь как налитой. Тебя и впрямь ничто не берет: ни ссылки, ни тюрьмы, ни голод. Из чего это ты сотворен, человечище ты эдакое?
— Должно быть, из такого же материала, что и все, друг мой.
Зевин, а это был он, хлопнул Вадима по спине.
— А тебе, Вадим, не мешало бы на костях нарастить еще пудик мясца и жира. Ей-богу, может пригодиться.
Осмотревшись по сторонам, Ян Зевин продолжал:
— Если здесь можно говорить, то нам надо срочно решить одно дело. Времени у меня мало. Ведь я…
— Нет, пожалуй, поднимемся ко мне наверх.
Они поднялись в мансарду, где Вадим Николаевич занимал две маленькие комнаты. Анну Андреевну — она приехала в Тамбов на каникулы — так же, как и Вадима Николаевича, обрадовал неожиданный приезд старого товарища.
…Из вологодской ссылки Яков Давыдович Зевин освободился на год раньше Вадима Николаевича Подбельского. Несмотря на установленное за ним негласное наблюдение, ему удалось эмигрировать. Весной 1911 года в Париже он встретился с Владимиром Ильичем Лениным.
Подбельские с большим вниманием слушали рассказ друга.
— С Владимиром Ильичем меня познакомили на его лекции в небольшом зале в кафе на улице Орлеан. В основном на лекции присутствовали русские эмигранты. Многие колебались и искали правильных путей, а кое-кто приходил на ленинские лекции, чтобы поспорить с ним… После лекции Ленин спросил меня о составе ссылки, о настроении, о связях с рабочими. Словом, вопросов он задавал так много, что, пожалуй, всех их не перечислишь. Как-то невзначай Владимир Ильич сказал мне: «Вам надо подучиться, молодой человек». И он предложил мне посещать лекции в Школе социальных наук, созданной в Лонжюмо.
— Владимир Ильич, должно быть, сразу почувствовал, чем попахивают твои мысли, — не удержался от упрека Вадим Николаевич.
— Я хорошо знаю, Анечка, какой он ехидна, — сказал Ян Зевин. — Впрочем, я ведь никогда не отказывался от восприятия всего ценного.
Ян Зевин долго рассказывал о школе в Лонжюмо, о лекциях Владимира Ильича. Он говорил и о других лекторах: Инессе Арманд, Луначарском, Семашко. С восторгом отзывался о товарище по школе, которого все звали Серго, о московском рабочем-кожевнике Степане[8].
— После школы нас послали в Россию. Но кто-то нас предал. В августе 1912 года меня снова «взяли»…
Яков Давыдович рассказал о своей второй ссылке — на этот раз в город Кемь Архангельской губернии, о встречах со многими товарищами, которые, как и он, вторично попали в ссылку. Теперь он освобожден из ссылки — для прохождения военной службы.
— И вот я здесь. Идти воевать? Нет! Надо работать в партии. Да, забыл сказать, это Сусанна из Кривого Рога посоветовала мне к вам поехать за «железкой»[9].
— Значит, тебя можно считать дезертиром, — улыбаясь, заметил Вадим.
— Считай, как знаешь. Но вот хочешь не хочешь, а выручай…
Вадим задумался. Задача трудная, но ее надо решить, и решить неотложно. Он вызвал экспедитора Ольгу Глазкову.
— Знакомьтесь, Оленька. Это мой друг. Его надо на сегодняшнюю ночь спрятать…
Ольге Трофимовне Глазковой не нужно было ничего объяснять, она понимала все с полуслова.
А спустя два дня утром один из обычных посетителей, которых немало бывало в редакции, передал Вадиму Николаевичу пакет. Это был паспорт на имя крестьянина Тамбовской губернии Павла Никитича Кузьмина. И надо же так подгадать — с фотографии на паспорте смотрело лицо, очень похожее на того, к кому этот паспорт должен был сейчас перейти.
— Спасибо, друг! — И Ян Зевин, схватив в охапку Вадима Подбельского, расцеловал его. — Мне надо бы тебе еще многое рассказать, да нельзя медлить.
— Куда же ты сейчас?
— Думаю податься на юг. Еще свидимся, Вадим, если доживем до лучших времен…
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.
Сергея Есенина любят так, как, наверное, никакого другого поэта в мире. Причём всего сразу — и стихи, и его самого как человека. Но если взглянуть на его жизнь и творчество чуть внимательнее, то сразу возникают жёсткие и непримиримые вопросы. Есенин — советский поэт или антисоветский? Христианский поэт или богоборец? Поэт для приблатнённой публики и томных девушек или новатор, воздействующий на мировую поэзию и поныне? Крестьянский поэт или имажинист? Кого он считал главным соперником в поэзии и почему? С кем по-настоящему дружил? Каковы его отношения с большевистскими вождями? Сколько у него детей и от скольких жён? Кого из своих женщин он по-настоящему любил, наконец? Пил ли он или это придумали завистники? А если пил — то кто его спаивал? За что на него заводили уголовные дела? Хулиган ли он был, как сам о себе писал, или жертва обстоятельств? Чем он занимался те полтора года, пока жил за пределами Советской России? И, наконец, самоубийство или убийство? Книга даёт ответы не только на все перечисленные вопросы, но и на множество иных.
Судьба Рембрандта трагична: художник умер в нищете, потеряв всех своих близких, работы его при жизни не ценились, ученики оставили своего учителя. Но тяжкие испытания не сломили Рембрандта, сила духа его была столь велика, что он мог посмеяться и над своими горестями, и над самой смертью. Он, говоривший в своих картинах о свете, знал, откуда исходит истинный Свет. Автор этой биографии, Пьер Декарг, журналист и культуролог, широко известен в мире искусства. Его перу принадлежат книги о Хальсе, Вермеере, Анри Руссо, Гойе, Пикассо.
Эта книга — наиболее полный свод исторических сведений, связанных с жизнью и деятельностью пророка Мухаммада. Жизнеописание Пророка Мухаммада (сира) является третьим по степени важности (после Корана и хадисов) источником ислама. Книга предназначена для изучающих ислам, верующих мусульман, а также для широкого круга читателей.
Жизнь Алексея Толстого была прежде всего романом. Романом с литературой, с эмиграцией, с властью и, конечно, романом с женщинами. Аристократ по крови, аристократ по жизни, оставшийся графом и в сталинской России, Толстой был актером, сыгравшим не одну, а множество ролей: поэта-символиста, писателя-реалиста, яростного антисоветчика, национал-большевика, патриота, космополита, эгоиста, заботливого мужа, гедониста и эпикурейца, влюбленного в жизнь и ненавидящего смерть. В его судьбе были взлеты и падения, литературные скандалы, пощечины, подлоги, дуэли, заговоры и разоблачения, в ней переплелись свобода и сервилизм, щедрость и жадность, гостеприимство и спесь, аморальность и великодушие.