Подари себе рай - [7]

Все молчали.

— Разумеется, речь пошла бы о высоком и низком штилях. Однако вряд ли стоит забывать, что старт нашему великому балету дали крепостные. Как, впрочем, и всему российскому театру…

Однажды Никита лежал на своей койке (в малой гостевой спальне на втором этаже квартировали четыре бойца) днем после ночного дежурства. Было тихо, сослуживцы находились кто на строевой, кто в наряде. Однако сон не шел. Помяв, как говорили в его роте туляки, уши битый час, вышел в коридор, сделал несколько шагов и облокотился о перильца, за которыми на первом этаже разместился уютный холл. По вечерам здесь собирались все беженцы из Петербурга, Киева, Москвы — обитатели дома сердобольной Антонины Герардовны — поиграть в картишки, обменяться слухами, попечалиться о прошлом, потерянном, разоренном. Теперь же Никита увидел Климентия Сергеевича — адъюнкта Московского университета — и Константина Ларионовича. Адвокат сидел на табуретке, прислонившись спиной к теплой голландке, а историк (Климентий Сергеевич был ярким представителем школы Сергея Михайловича Соловьева) полулежал в большом кожаном кресле, закутавшись в разноцветный шотландский плед. «Что тот, что другой — як змерзлий цуценя», — подумал Никита, глянув при этом на свое ветхое исподнее.

— Ваша сфера, — говорил меж тем адвокат, — новейшая история, ведь так?

— Точно так, милостивый государь, — подчеркнуто вежливо ответствовал историк. — Хотя, как и у моего выдающегося учителя, у меня есть весьма скромные изыскания касаемо эпох Петра Великого и Александра Первого.

— Но не древнего Новгорода, — лукаво прищурился Константин Ларионович.

— Нет, не древнего Новгорода.

— Хотя это и смешно, — продолжал адвокат, — но всякий, даже самый дремучий обыватель имеет кто смелость, кто наглость, кто глупость считать себя экспертом именно в новейшей истории.

— Увы, то, что происходит в сфере политики сегодня, касается каждого, — осторожно заметил Климентий Сергеевич.

— Не в бровь, а в глаз, почтеннейший Климентий Сергеевич. — Адвокат запрятал за спину обе руки, упершись ладонями в белый кафель. — Я хочу вернуть нас к вчерашнему спору.

— Значит, опять Григорий Ефимович Распутин, — устало произнес историк.

— Опять, опять! — весело подхватил адвокат. — Только уточним исходные позиции: для кого Григорий Ефимович, а для кого сукин сын Гришка.

— За и против фаворитизма в Российской империи — впечатляюще грандиозная тема, — строго заметил историк. — Назову лишь два имени — Александр Данилович Меншиков и Григорий Александрович Потемкин. Благодаря их беспримерно доблестным стараниям империя расширялась и крепла.

— А благодаря беспримерно доблестным усилиям таких, как, с позволения сказать, Григорий Ефимович, она распалась! И они, — Константин Ларионович указал рукой на стоявшего у балюстрады второго этажа Никиту, — взяли в руки топоры и вилы.

— Они и раньше за них брались! — злясь на свою несдержанность, возвысил голос Климентий Сергеевич. — И Ивашка, и Степашка, и Емелька.

— Да, но на сей раз бунт победоносен, вы же сами это видите и чувствуете на собственной… — Адвокат чуть было не сказал «шкуре», но вовремя сдержался и тихо закончил: — Судьбе.

— Я не верю в устойчивость их победы! — прошептал Климентий Сергеевич, и лицо его исказилось. — Продержатся несколько месяцев, от силы год — и рухнут в хаосе и безверии.

Он посмотрел с фальшивой извиняющейся улыбкой на Никиту — мол, извините, мы так, о пустяках судачим тут от нечего делать. Никита не выдержал.

— Врешь! — закричал он и показал обеими руками кукиши. — Вот тебе два шиша с маслом! Не на месяцы, не на годы, мы вашу власть похоронили навсегда! С царями, попами, заводчиками!

— Грехи все это тяжкие, — словно разговаривая сам с собой, задумчиво произнес Константин Ларионович. — Цареубийство, ересь и неверия, бесстыдный грабеж. Одним словом, содом и гоморра.

— Революция отвергает старую мораль, — назидательным тоном возразил Никита, осознанно повторяя слова заезжих армейских пропагандистов. — Поповские бредни о божественности самодержца, сказки о загробном рае, десять заповедей — все это пойдет в помойную яму истории. На смену им придет мораль пролетарская.

— Девять с лишним веков народ русский гордо нес знамя веры православной. И вдруг от нее откажется?

— Религия — опиум для народа! — Никита торжественно поднял над головой правую руку с вытянутым указательным пальцем.

— Нет, что ни говорите, а за Веру, Царя и Отечество как минимум половина всех русских готова живот положить. Что же до, как вы изволили выразиться, «заводчиков», здесь Святое писание на вашей стороне.

Константин Ларионович поднял лежавшую у него на коленях Библию, нашел нужную страницу и стал читать:

«Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас.

Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью.

Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни.

Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа.

Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания».