Подари себе рай - [6]

— Ничего, — наконец хрипло выдавил он из себя. — Мы научимся… всякой грамоте. Пооткрываем наши красные школы. И будут в них учиться такие, как я, — пастухи и шахтеры.

Антонина Герардовна, сдерживая улыбку, обменялась взглядом с Ардальоном Игнатовичем.

— Чем же, осмелюсь полюбопытствовать, плохи те, которые были? — Баритон закурил папиросу и продолжил: — В них дюжинами пестовались и взрастали великие математики и философы, физики и писатели. Именно-с!

— Буржуйские школы нам ни к чему! — выпалил Никита. — Мы наш, мы новый мир построим!

— Кто был ничем, тот станет всем! — искусно модулируя, вывел своим сочным, богатым баритоном Ардальон Игнатович. — Так, батенька?

И, отвечая на удивленный взгляд Никиты, добавил:

— Выучил главный гимн вашей коммунистической литургии, когда пел в Милане. «Ла Скала» не только сердце мирового оперного искусства, но и — наряду с тамошним университетом — мощный очаг гарибальдийских постулатов.

— Вождь Рисорджименто, главарь похода «Тысячи», — добавила неспешно Антонина Герардовна. — Впрочем, это-то вы, конечно, знаете. Джузеппе Гарибальди и против пап воевал, и Парижскую коммуну восторженно приветствовал. Ваш герой!

Никита молчал. Имя итальянского революционера он слышал лишь однажды, когда перед их дивизией выступал Троцкий. Было это несколько месяцев назад в Орле, после разгрома деникинцев. Неистовый Лев ораторствовал пламенно, обожавшие его войска слушали затаив дыхание, радостно ревели «ура». Уже в теплушке, после отправки дальше на фронт, Никита спросил комполка: «Кто такой этот… ну, который итальянец… что ли?»

Семнадцатилетний студент-второкурсник Киевского университета, пригладив редкие белесые усики, ломающимся баском ответил:

— Великий стратег классовых битв. Не марксист, но за Первый Интернационал стоял горой.

Теперь Никита вспомнил и свой вопрос, и ответ комполка (боевой был хлопец, жаль — погиб в рукопашном под Ейском — память у него была найкращая). Но он молчал, понимая, что знаний, грамоты у него мало для такой умной беседы.

На крыльцо стремительно вышел моложавый, с наголо выбритой головой мужчина в новеньком офицерском френче без погон, галифе, щегольских шевровых сапожках.

— Господа! — воскликнул он и, завидев Никиту, без малейшей паузы добавил, однако уже с несколько деланной фамильярной интонацией: — И товарищи! Домна Ильинична такой волшебный кулеш сотворила! Просит всех к столу.

Ардальон Игнатович галантно предложил руку Антонине Герардовне и, ведя ее церемонно в столовую, заметил тихо:

— Наш Константин Ларионович объявляет о плебейской похлебке из пшена и сала, состряпанной провинциальной кухаркой, словно это нежнейший каплун с трюфелями, провансалем — ну и всем прочим. О tempora! О mores!

Из всех проживавших в доме «недобитков» адвокат был Никите наиболее симпатичен. С ним можно было запросто беседовать на любую тему, спорить, доказывать свою точку зрения. Он обладал редким качеством — умел слушать других. Более того, ему явно интересна была противная точка зрения. Как-то раз зашел разговор о будущем. Инженер-путеец Евгений Викентьевич, старый брюзга, вечно недовольный всем на свете, заявил, что не видит будущего у разрушенной войнами и революциями страны.

— То, что творится с нашими железными дорогами, уму непостижимо. Чтобы кардинально выправить положение, понадобится по меньшей мере сто лет. А промышленность? Заводы стоят, станки изношены, сырья нет. Шахты или взорваны, или затоплены. Торговля… — Он махнул рукой и запыхтел роскошной английской трубкой. — Перспектива гибельная. Ее у России просто нет!

— Все это не главное! — закричал Никита. — Закончим гражданку, все обустроим, заводы, шахты, дома — все!

— Да кто, кто это все сделает? — Инженер презрительно посмотрел на лупоглазого, лопоухого парня, одетого в обноски и лохмотья. — Вы?!

— Мы, мы! — Никита вскочил на ноги, заходил по просторной гостиной. — Кончим воевать, разгромим белых и сядем за учебники. Не забывайте — Михайло Ломоносов был из самых лапотных мужиков.

— Дай бог нашему теляти да волка задрати…

— Ну, хорошо, — примирительно произнесла Антонина Герардовна, — наукам научиться можно. Прилежание и труд все перетрут. Но искусства… искусства… Тут ведь талант нужен. Талант, лелеемый многими поколениями. Литература, театр. Пушкин, Лермонтов, Толстой, Гоголь, Некрасов, Тургенев, Грибоедов.

— Именно, именно, молодой человек! — торжествующе воскликнул инженер. — Это же все голубая кровь!

— Вот вы скажите, — мягко, с каким-то даже сочувствием заметила Антонина Герардовна, — что вы понимаете в балете? Вы, простой шахтер…

— В чем? — настороженно удивился Никита.

— А вот в чем. — Несмотря на свою внушительную стать, Ардальон Игнатович легко встал со стула, сделал антраша и даже прошел два-три шага как бы на пуантах.

— В балете, — улыбнувшись, терпеливо повторила Антонина Герардовна.

— Ничего, — угрюмо ответил Никита.

— Господа, — вмешался Константин Ларионович, — ваш перекрестный допрос, я бы сказал, несколько некорректен. Ну а если сей вьюнош спросил бы, что вы знаете о малороссийских запевках, деревенских кадрилях и свадебных «двух притопах, трех прихлопах»?