Под звездным флагом Персея - [104]

Ветер завыл в снастях, начало покачивать даже в Кольском заливе. Вышли в море. Там свирепствовал холодный встречный ветер силой 7-8 баллов, сбавлявший наш ход. До Нордкапа мы тащились целых четыре дня.

У Нордкапа скорость ветра в порывах достигала 11 баллов, а может быть и больше. На море творилось что-то невообразимое. Создавалось впечатление, что волны не катятся по морю, а, какая-то сила выталкивает их из глубины, и высоким всплеском они взлетают вверх.

«Персея» отчаянно клало и бортовой, и килевой качкой, он черпал через фальшборты, вода гуляла по палубе сплошными потоками. Устоять на ногах было трудно, что-либо делать — совершенно невозможно. Горячую пищу не готовили, чего на «Персее» еще не случалось, ели всухомятку — хлеб и консервы, запивая чаем. О выполнении станций нечего было и думать.

Промерзший и уставший от качки, лег я отдохнуть. Но и лежать было непросто, так возило по койке. В каюте стало холодно. Укрывшись одеялами, полушубком и кое-как расклинившись диванными подушками, я заснул. Это было ночью 16 января.

Страшный удар, от которого содрогнулся корпус, обрушился на корабль. Меня вместе с одеялами выбросило из койки. Испуганно затрепетало сердце, мелькнула мысль, что наскочили на камни. Но мгновенно рассудок отверг ее: камней здесь нет, значит, на нас налетел другой корабль.

Остановилась машина, неуправляемого «Персея» стало валять еще сильнее.

Выбравшись из одеял, я выбежал на палубу — никакого судна нет, только тьма да бешеное море.

На мостике совершенно мокрый стармех Мусиков рассказал мне, что случилось.

Как ни старался рулевой держать корабль носом на волну, в какую-то злополучную минуту его поставило лагом. И огромная крутая волна, как лавина, обрушилась на его левый борт. Через световой кап на спардеке она устремилась в машинное отделение, выбила массивную дверь и проломила стену в кают-компанию, сорвала и поломала гидрологическую электролебедку и даже выдрала несколько верхних дубовых досок ледовой обшивки корпуса.

Вода затопила кают-компанию всю до потолка. Прикрепленные к нему матовые шары люстры оказались заполненными водой, а она могла в них попасть только через узенькую щель между стеклом и металлической оправой.

Удар волны был настолько сильным, что погнулись леера поручней бортового прохода, сделанные из пруткового железа в палец толщиной, а стойки вырвало из палубы, хотя поверхность сопротивления этого сооружения ничтожна. Но самое страшное было то, что подались толстые борта деревянного корпуса со сплошным набором, противостоявшие полярным льдам уже не раз. В результате мгновенной деформации переломилась толстая труба вакуумного циркуляционного насоса, выводившего за борт охлаждающую воду.

Немало бед волна натворила и на палубе, она сорвала и разбила бочки с машинным маслом — ходить по смазанной палубе стало еще труднее.

Стармеха Мусикова, в момент катастрофы находившегося в машинном отделении, окатило волной через световой кап. Взбежав на мостик и доложив о причине остановки машины, он спустился в свою каюту, дверь которой выходила в кают-компанию. Но переодеться ему не удалось: как и в кают-компании, в его каюте тоже побывала вода и все оказалось подмоченным. Пришлось нам собирать разные части туалета, чтобы он мог переодеться в сухое.

Неуправляемое судно попало во власть разбушевавшегося моря, и мы очень боялись, что следующая такая волна может стать для нас роковой. Поэтому механики старались хоть как-нибудь восстановить переломленную трубу и пустить машину. При отчаянной качке производить эту работу было очень сложно, но нижняя команда с ней справилась. Однако теперь большая часть воды из холодильного насоса выливалась не за борт, а в машинное отделение. Чтобы ее откачивать, пришлось использовать все водоотливные средства.

Волны перекатывались через палубу, но ничего не разрушали, по-видимому, та страшная волна была девятой. А шторм не стихал, и положение наше все еще было весьма опасным. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы продолжать экспедицию, надо было возвращаться домой на ремонт. Но и обратный путь до Мурманска, путь не малый, был весьма рискованным. Зимний шторм как заладит, так не скоро прекращается, а гибель в открытом море трех наших траулеров у всех была еще свежа в памяти.

Кое-как добрались мы до норвежского берега и стали на якорь за высоким обрывистым мысом, чтобы в ветровой тени укрепить отливную трубу, забить досками стенку кают-компании и исправить другие повреждения. Сделав все, что могли, мы собрались в просушенной кают-компании обсудить случившееся и решить, что делать дальше.

Совсем близко находился небольшой норвежский городок Хунисвог, в который я ходил на исследовательском судне «Савва Лошкин». Там, я знал, можно подремонтироваться и оттуда, быть может, продолжить экспедицию на север. Но, собираясь в плавание, мы не думали заходить в иностранные порты и не имели «соответствующего оформления» на заход, а потому единогласно решили — рисковать, но идти в Мурманск.

Тяжелый был этот переход.

В Мурманск пришли к вечеру 21 января. Мы были еще в море, когда на «Персей» передали, что меня просят зайти на городской телеграф сразу же по прибытии в порт. Связь плавающих кораблей с берегом осуществляется через морскую радиостанцию и там всегда в курсе всех событий, происходящих как на кораблях, так и в семьях моряков.