Под знаком Стрельца - [21]

Дато Кикава закончил тбилисский медицинский, прошел хорошую практику в городской клинике, защитил кандидатскую, утвердил тему докторской диссертации. Теперь с помощью дяди добился направления к Бакулеву на полуторагодичную стажировку с тем, чтобы вернувшись в Тбилиси, принять участие в организации детского кардиологического центра.

Игорь Медведев добивался места стажера для своего друга, очень способного хирурга, ученика Бакулева, который работал у себя на родине — в Забайкалье. Александр Николаевич, конечно, понимал, как важно продвигать дело своей жизни в российскую глубинку, потому не отказал, а попросил годик подождать.

Дато Кикава оказался человеком старательным, дипломатичным в отношениях с коллегами, но если «медвежатники» собирались в своем кабинетике в одном конце коридора, то Кикаву чаще всего можно было видеть в комнате медсестер, в противоположном конце коридора. Их он потихоньку угощал редкими грузинскими винами, фруктами, а средний женский медперсонал обожал поклонника своих прелестей и так же потихоньку помогал ему коротать ночные дежурства. В торцовом закутке его звали Датоша, в другом конце — «наш сладкий какава».

Мои пирожки и ватрушки, кружочки докторской колбасы, ломтики сыра быстро умялись под водку, которую пили из мензурок. До чая охотников было мало. Всем хотелось сказать что-то свое. Они торопились, перебивая друг друга. Мне нравилось их лихое мальчишество. Дато не делал попыток прорваться сквозь буйный натиск слов цветистым грузинским тостом. На него в этой компании почти не обращали внимания. Только Вита не сводила с Дато восхищенных глаз.

С очередного международного конгресса вернулся Бакулев, и жизнь детского отделения пошла в строгом режиме. На мои расспросы о Колиных делах Медведев ответил, что Дед намечает операцию после ноябрьских праздников, но велел не проговориться, чтобы не волновать пацана. Однако по частым визитам к нему Александра Николаевича Коля уже сам почувствовал, что приближается долгожданный день, которого он в душе так боялся и так удивительно не боялся. В его сознании работали магические весы. Две чаши — жизни и небытия — постоянно кренились то в одну сторону, то в другую. Я часто навещала его и чем только могла старалась отвлечь от мыслей об этих весах. Не желая обидеть меня, Коля делал вид, что мне это удавалось.

Рано утром 15 ноября я пришла в клинику. В маленьком зале ожидания на деревянном диванчике, прижавшись к подлокотнику, одиноко сидела худенькая женщина с Колиными глазами и лицом Богородицы. Я села рядом, крепко обняла её. Зинаиду Петровну я видела несколько раз мельком. Коля много рассказывал о ней. Немного успокоившись, Зинаида Петровна еле слышно сказала:

— Даст Бог, всё будет хорошо. Я такой светлый сон видела: большой зеленый луг… Колюня бежит ко мне издалека… на своих ножках… в белой рубашечке… и звонко так зовет меня: «Мамочка! Мама!» И не спала я будто… а так, как въяве.

— Коля такой талантливый мальчик, Александр Николаевич, Медведев и все полюбили его. Врачи так готовились к операции…

Время приближалось к восьми. Сказав Зинаиде Петровне, что скоро вернусь, побежала наверх. Колю на каталке везли к операционной. Он уже был под наркозом. Безмятежное лицо херувима проплыло передо мной. В широко раскрытых дверях ярко освещенной операционной я увидела высокую фигуру Бакулева, в центре — Игоря Медведева, с обеих сторон врачей и медсестер. Двери закрылись. Началось таинство.

Зинаида Петровна сидела на том же диванчике, теребя в тонких пальцах мокрый от слёз платочек. Чтобы выдержать изнурительное ожидание, она стала подробно рассказывать о своей жизни: и как всем селом скрывались в брянских лесах во время оккупации, как в 44-м тяжело раненый вернулся Вася Коле́чкин, как в победном 45-м родился первенец Витя, а потом Галя, как от голода и бедности завербовались на Сахалин, где и родился Коля.

Время от времени я прерывала рассказ и поднималась к операционной, на цыпочках подходила к двери, но кроме слабых металлических звуков ничего не было слышно. Врачи работали, значит, Коля держится.

Возвратившись в очередной раз к Зинаиде Петровне, я спросила, зачем её специально вызывал Бакулев и долго с ней разговаривал?

— Всем было удивительно, как при такой сложной болезни Коля так долго держался. А случилось вот что. Иду я однажды с ним из больницы. Колюне восемь лет было. На руках его несу. Он лёгкий, как перышко, синенький весь. Слезы у меня ручьем. Вдруг меня кто-то окликает: «Эй, молодка, постой!» Гляжу — старичок седенький подходит. «Расскажи мне про своё горе, — говорит. — Может, чем помогу». Показала я ему Колюню, всё как есть рассказала. Старичок проводил меня до дома, пообещался завтра придти. Пришел. Пучочки разных травок принёс. Стал он отварами этих травок Колюню поить, а на ночь уже другими настоями велел купать его. Старичок этот был Ефим Пантелеевич по прозвищу Колодник, еще с царских времён сосланный на Сахалин. Через несколько месяцев сыночек мой окреп, даже румянец на щеках появился. Но, видно, не судьба была ему болезнь одолеть. Ефим Пантелеевич в одночасье помер. И все секреты с собой унес. Очень уж дознавался Александр Николаевич, что же это за такие травки были.