Под знаком Стрельца - [20]

И снова в дневнике Коли Коле́чкина большой перерыв. Его привезли в клинику Бакулева. Как положено, начались обследования. Новые знакомства. Игорь Андреевич Медведев взял Колю под свое начало. Человек весёлый, остроумный, он много времени проводил с Колей, играл с ним в шахматы. Заядлый охотник, он хорошо знал природу, повадки животных, у них было о чем поговорить. Но когда Медведев догадался, что медсестра Вита растревожила сердце его пациента, стал под тем или иным предлогом посылать девушку в Колину палату.

Записи коротки, но по всему чувствуется, что настроение у Коли бодрое, будто открылось второе дыхание, будто он как-то сразу возмужал.

13 октября. Мне кажется, что я живу на другой планете. Видел я удивительную аппаратуру, похожую на космическую. Часто приходит Игорь Андреевич, мы с ним серьезно разговариваем о медицине. Он поддерживает мое желание стать хирургом, потому что я на себе испытал, какое это несчастье быть больным человеком. Ночью я долго думал о своей будущей жизни. Медведев подарил мне листок с клятвой Гиппократа. Её дают все врачи, когда заканчивают институт. А я хочу дать себе такую клятву, которую приносят солдаты своей Родине. До последней капли крови, до последнего дыхания защищать ее от врагов. Вот так же должен врач сражаться за здоровье человека. Вечером ко мне пришла Вита и подарила маленькую книжечку стихов Сергея Есенина. На память.

21 октября. Ура! Сегодня слушал передачу. Так всё здорово получилось! Я сразу узнал и Бакулева, и наших пацанят, а себя сначала не узнал. Голос как будто не мой. Но говорил-то я! И меня слушали везде, где есть радио. А больше всего мне понравилось, что Дед похвалил за стишок.

25 октября. Никаких особенных событий нет. Александр Николаевич уехал с делегацией врачей в Германию, а без него жизнь стала какая-то тихая.

Часто вспоминаю Сахалин. Там теперь стоят тёмные-тёмные ночи со звёздами, снег падает крупными хлопьями. Хорошо в такую ночь прогуляться. Дух захватывает от чистого прозрачного воздуха. Но я не могу пойти по улице, хотя и очень хотел. А братишка мой понимал моё состояние. Он сажал меня в санки и вез. Как я был ему благодарен за это. Я забывал обо всем, забывал про болезнь. Мне казалось, что я в каком-то волшебном мире, что стоит мне взмахнуть руками, и я улечу в синее звёздное небо. На душе было так хорошо!

Почему я вдруг вспомнил про тёмные снежные сахалинские ночи? Потому что я часто испытываю такое состояние. Это совсем не зависит от погоды. Это мое большое душевное волнение. Это — моя тайна.

Веточка берёзы

Тенькает в окно,

Навевает грёзы,

На дворе темно.

Может, скрипнет дверца

Под твоей рукой,

Встрепенется сердце,

Унося покой.

Легкими шагами

Подойдешь во тьме,

Милыми глазами

Улыбнешься мне.

И от счастья слёзы

Скатятся к вискам…

Грёзы мои, грёзы,

Можно ль верить вам?

Я шла в клинику, как на Колин день рождения. Напекла пирожков с капустой, ватрушек, крендельков. Купила несколько веток винограда, любимой ребятишками пастилы. Игорь Медведев разрешил устроить в палате чай. Прибежала Вита, накрыла нарядный столик, принесла чашки, горячий чай. Никто не спрашивал, по какому поводу угощение. Просто от хорошего настроения. А уж если кто и догадывался, то Коля.

Когда закончилось чаепитие. Вита всё прибрала, но оставался ещё большой пакет. Я попросила девушку отнести его в ординаторскую и там сделать чай для врачей.

Мы с Колей устроились возле его кровати. Разговаривали тихо. Я рассказала мальчику про всё: и как читала его записи, и что особенно понравилось, и что замечательно удивили стихи, и что он сам уже понял — дневник не календарь погоды, а исповедь человека перед самим собой, оценка своих поступков. Похвалила его за наблюдательность, интерес к природе. Посоветовала ему попробовать писать маленькие рассказики про всякие случаи, про свою любимую собаку Верного. Я подарила Коле книгу Михаила Пришвина, красивую общую тетрадь и узенькую коробочку с авторучкой зелено-перламутрового цвета. На мраморных щеках его выступил румянец, огромные карие глаза повлажнели. Он сказал спасибо и уткнулся в подушку. Я прикрыла его одеялом и вышла из палаты.

* * *

Ординаторская находилась в конце длинного коридора. Небольшая комната, в которой впритык теснились четыре письменных стола для шестерых врачей. И один телефон, беспрестанно звонивший с утра до вечера. Очень редко, после обхода, обследований, операций здесь собирались питомцы Бакулева. Им было лет по 35—40, но они уже прошли суровую школу своего учителя. Они уже работали, хотя и под его крылом, но вполне самостоятельно.

В тот раз, когда при моем участии так неожиданно обломилось чаепитие, все набились в маленькую комнатушку, неся с собой недоеденные бутерброды. Медведев жестом фокусника вытащил из-под мышки нарядную бутылку водки и с громким шепотом «Борзой щенок, на операционный стол — алле!», водрузил рядом с пирогами главный повод для сходки. И эти мужики, вечно голодные, затурканные проблемами с жильем, семьей, диссертацией, эти хохмачи, бражники, циники, бабники радовались, как студенты, которым удалось безнаказанно нашкодить. Они травили медицинские байки, анекдоты, вспоминали курьезы учебных лет и ржали, прикрывая рты ладонями. Лишь один из них, высокий, с белозубой улыбкой под тонкими черными усиками не так заразительно смеялся и совсем мало говорил. Он был не из их братства. По обрывкам коротких разговоров, жестам, по взгляду на него Игоря Медведева я знала, что Дато Кикава попал в отделение детской торакальной хирургии по личному ходатайству важного чиновника, которому Бакулев, при всей своей жесткой неприязни к подобного рода просьбам, отказать не смог. Не было на то веских оснований.