Под знаком Льва - [21]
Шрифт
Интервал
нагло бормочет под нос экзотические
и нетипические, не иначе,
свои стихотворенья… Вот потеха!
«Эй вы, в партере! Ну-ка, тихо!
Идет поэт, смеясь и плача!»
Схема элегической мелодии до минор для квартета
Фрагменты
Прелюдия (grave quasi quieto)[52]
В спальне. В тишине, в одиночестве, в полумраке,
где все приноровлено к мечте и сновиденьям.
В безмолвии спальни,
отягощенном странной тревогой,
беззвучная боль перехлестывала через край,
и сердце трепетало, трепетало и билось
сломанными крыльями, отбивая
похоронный марш на своем пробитом барабане —
как некогда выразился Шарль Бодлер.
Обессиленное сердце,
одинокое,
разлученное со своим двойником,
раздавленное обломками надежд. В спальне.
В тишине, в одиночестве, в полумраке спальни
где все приноровлено к мечте и сновиденьям..
В спальне. В разлуке со своим двойником!
Molto lento[53]
Хохочет в глаза мне,
застенчиво-нагло хохочет в глаза мне
разлука.
Хохочет и воет
все вкрадчивей, сентиментальнее и погребальней.
Такая вот штука:
хохочет в глаза мне разлука —
в безмолвии, в сумраке и в одиночестве спальни.
Хохочет и воет, как будто степная волчица,
как будто волчица
в степи,
где ни жаркое пламя костра не пылает,
ни тройка не мчится…
Ну что же, бывает.
Хохочет в глаза мне —
хохочет, рыдаючи все романтичней,
и сомнамбуличней,
и погребальней,
хохочет и воет разлука —
в безмолвии, в сумраке и в одиночестве
спальни,
в которой ни всхлипа, ни вздоха, ни стука,
ни звука —
разлука!
Разлом и разлука.
Виски проломившая мука.
Кромешность моей одинокости
и безнадежность.
И память, живая в своей живодерской
жестокости.
Разлом и разлука.
И мертвенная невозможность.
Убийственная невозможность.
Все прочее — тонкости.
Все радостней, все погребальней
хихикая, воя,
скрипичные струны визжат,
уже нас не двое.
Аморфные тени
струятся
по складкам гардины
и тихо бормочут:
вы в горе —
и то не едины.
И тень, осьминого
слоясь
по изгибам гардины,
бормочет: как много
в себя вы вобрали
нелепой гордыни.
Нелепые тени,
спокойные, невозмутимо-бесстрастные тени
и боль в глубине
вслепую раскрытой страницы,
и глупое сердце
трепещет, как листья растений,
трепещет, как крылья
о землю разбившейся птицы.
Скерцо (ironico ma non tanto)[54]
Спокойные тени,
и тайна
вслепую раскрытой страницы,
и глупое сердце
трепещет, как листья растений,
как бедные крылья
о землю разбившейся птицы…
Хохочут арпеджио
горе-сарказма.
Хорошая мина,
плохая игра.
И щиплет извилины
смех пиццикато,
и рифма — как спазма,
и —
стихохандра.
Хохочут арпеджио
горе-сарказма,
смеются извилины
горю назло.
И тренькают тремоло[55]
в муках маразма,
и нота фальшивого энтузиазма
бормочет,
морочит мне голову,
хочет
насквозь пробурить меня,
словно сверло.
Хохочет и воет
все вкрадчивей,
сентиментальнее и погребальней
разлука.
В безмолвии,
в сумраке и в одиночестве спальни —
ни всхлипа, ни вздоха, ни стука,
ни звука! —
разлука!
И память,
живая в своей живодерской
жестокости.
разлом и разлука.
Все прочее — тонкости!
Все вкрадчивей, сентиментальнее
и погребальней
виски проломившая мука.
Разлука!
Разлука в безмолвии, в сумраке
и в одиночестве спальни!
Рыдают арпеджио крови и лимфы,
и смех на устах застывает,
как нимфы,
оказавшиеся около логова
хохочущего козлоногого!
И смех остывает
на устах обессиленно,
как солнечный свет,
застигнутый хохотом полуночного филина!
Хохочут арпеджио
горе-сарказма,
и феи фальшивого
энтузиазма,
и феи иллюзий,
достойные рая
(о, где Леонардо
и где Гирландайо?[56]).
И феи мечты
и трепещущих линий…
(О, где Леонардо
и где ты, Челлини?[57])
О феи-невежды
нелепой надежды,
о нимфы иллюзий
и энтузиазма…
Хохочут арпеджио
горе-сарказма,
и струны визжат
бестолково и резко,
хохочет и воет
стаккато гротеска:
хорошая мина,
плохая игра.
Кривляние мима
и —
стихохандра.
Нелепые тени, спокойные тени,
спокойные, невозмутимо-бесстрастные тени,
и боль в глубине нераскрытой страницы,
и глупое сердце, как листья растений,
трепещет и бьется разбившейся птицей.
Финал (grave quasi quieto)
В спальне.
В тишине, в одиночестве, в полумраке спальни,
где все приноровлено к мечте и сновиденьям.
В спальне,
в тишине, отягощенной странной тревогой,
беззвучная боль переливалась через край,
и сердце трепетало и билось
сломанными крыльями, выстукивая
похоронный марш на своем пробитом барабане —
как некогда выразился Шарль Бодлер.
В безмолвии спальни,
отягощенном тревогой и бредом
беззвучной боли, трепетало и билось
сломанными крыльями
обессиленное сердце,
разлученное
со своим двойником,
раздавленное обломками рухнувших надежд.
В спальне.
В тишине, в одиночестве, в сумраке спальни,
где все приноровлено…
Одинокое сердце!
И открытое море распахнутой раны!
Хохочет,
хохочет и воет, как будто степная волчица,
как будто волчица
в степи,
где ни жаркое пламя костра не пылает,
ни тройка не мчится…
Ну что же, бывает.
Хохочет, рыдаючи все романтичнее
и погребальней,
кромешность моей одинокости
в сумраке спальни!
И смерть, и смерть, и смерть, и смерть крылом
качает поделом над ледяным челом
моим усталым…
Над зряшной жизнью, где виновен я во всем —
в большом и в самом малом!..
Песнопения
1
Я начинаю
новую песню.
Песню простую.
Песню прозрачную, без ухищрений
ясную песню.
Без ухищрений мы веселимся
или тоскуем.
Без ухищрений нас прибирает
рай или бездна.
Пусть эта песня станет подобна
чистой печали.
Пусть моя песня будет немою,