Под волнами Иматры - [26]

Морлей, предупредив Воробьеву, что он должен, даже вопреки своему желанию, рассказать всю правду, передал следующее.

За много лет до этого разговора Егор Павлович, тогда еще только начинавший жизнь молодой человек, совершил нехорошее, злое дело, которое, в сущности, говоря, явилось основанием всего его будущего богатства. Он тогда служил в банковском учреждении и сделал там крупное хищение. Случилось, однако, так, что первое подозрение пало не на Воробьева, а на другого служащего. Первое подозрение в таких случаях – чаще всего и последнее. Будь заподозренный белее первого снега, он только в исключительно редких случаях успевает доказать свою невиновность. Будто сами собою являются против несчастного неоспоримые улики. Истинно виновный остается в стороне, а все обвинение, вся тяжесть приговора ложится на такого несчастного. Так было и в этом случае. Воробьев остался вне всякого подозрения, а его товарищ, совсем ни душой, ни телом не причастный к преступлению, был судим, приговорен и сослан.

Марья Егоровна слушала, и сердце ее учащенно билось.

– Как звали этого несчастного? – спросила она.

– Сейчас я буду говорить вам, мисс, – схватился за бумаги Морлей и через минуту объявил: – Николай Масленников!

– Слава богу! – невольно вырвалось у Воробьевой восклицание. – Не тот, не тот!

С души у нее отлегло, когда Морлей ответил. Она была уверена, что услышит фамилию Кудринского…

Англичанин посмотрел на нее пристально-долгим взором, и в глазах его отразилось выражение скрытого торжества.

– Я теперь буду разговаривать дальше, – снова начал он. – Для меня нет никакой неизвестности, каковой судьбою пользовались эти люди в вашей этой Сибири…

– Эти люди! – воскликнула Воробьева и почувствовала, что вся так и холодеет.

– Ну, да, мисс, эти люди, – с подчеркиванием произнес Морлей. – Мне нет известности о причинах вашего удивления тому, что я говорил „эти люди“, потому что за товарищем вашего почивавшего отца пошла его вернейшая добродетельная жена и в то же время понесла на своих руках малолеточного сына…

– Дальше, дальше!… – едва имела в себе силы выкрикнуть Марья Егоровна.

Морлей, делая вид, что не видит волнения молодой девушки, невозмутимым тоном продолжал свой рассказ.

Теперь он рассказывал, что Воробьев сумел в несколько раз увеличить похищенную сумму и стал, если не богачом, то состоятельным человеком. В нем пробудился дух наживы, явилась размашистость, непреодолимое стремление к крупным оборотам. Откуда-то Воробьев узнал непреложную истину, что всякое дело – золотое дно для того, кто первый начинает его. Эта истина подтолкнула его вперед. Он решился рискнуть своим состоянием и отправился на Амур, который был в то время сказочною страною для всех искателей счастья и приключений. Повезло там и энергичному Воробьеву. Он быстро стал миллионером и тогда-то, вероятно, под влиянием угрызений совести, он решил поправить сделанное им зло, но – увы! – раскаяние пришло слишком поздно. Несчастную обездоленную семью или, вернее, следы ее Воробьеву удалось найти без особенного труда, но только следы… Горемычные супруги не видели своего несчастия, ибо они были уже в ином мире, из которого нет ни для кого возврата.

– А их дитя? – вся, замирая от волнения, трепещущим голосом спросила Марья Егоровна.

– Я буду о нем иметь сейчас к вам свою речь, – ответил Морлей. – Этот столь молодой ребенок стал виноватым лишь в собственном вашем несчастии.

– Как так? – воскликнула Воробьева.

Но англичанин, не обратив внимания на ее вопрос, с виду бесстрастно, продолжал свой рассказ, хотя глаза его как-то странно блестели, и сам он то и дело вздрагивал.

Прежде всего, он сообщил Воробьевой, что он был товарищем ее отца, когда тот наживал свои миллионы. Общих дел они не вели, но часто встречались, особенно с тех пор, как Морлей поселился в Шанхае. Воробьев часто наезжал туда. У него вдруг оказались какие-то особенные дела на острове Формозе и в самом Китае, особенно в тех портовых городах, которые были открыты для европейцев. Там в одно из свиданий, – так говорил Морлей, – мистер Джордж поведал „древнему другу“ историю своего преступления, сделавшего его глубоко несчастным, признался, как тяжко мучит его совесть и как страстно жаждет он загладить, хотя бы отчасти, то зло, которое он принес своим жертвам.

– К сожалению моему теперь, я тогда весьма одобрял его эти намерения, – произнес Морлей.

– Как же мой отец исполнил их? – спросила дрожащим голосом молодая девушка.

Англичанин снова запустил в боковой карман руку, согнутую в локте под острым углом, и вытащил оттуда большой опечатанный сургучом конверт.

– Чтением такого документа, – торжественно произнес он, выпрямляясь во весь свой длинный рост, – состоящего из начертанного руками вашего почивавшего родителя письма к вам, вы будете иметь самую большую известность обо всем без всякого исключения.

С низким церемонным поклоном он передал конверт Марье Егоровне.

Та вскрикнула, увидав его. Она узнала руку своего отца.

Порывистым движением сорвала Марья Егоровна печати и углубилась в чтение. Морлей сидел неподвижно, словно застыв в своей позе. Он даже прикрыл глаза, но из-под опущенных век виден был его блестящий скрытым торжеством взор. Англичанин зорко следил за каждым новым выражением, появлявшимся на лице Воробьевой…