Под властью пугала - [71]

— Двое его приказчиков. Они сказали, будто видели меня в засаде и я собирался вроде бы напасть на бея в его собственном доме.

— Они сказали, что ты был вооружен?

— Да. Так они сказали.

— А у тебя было тогда оружие?

— Нет. У меня не было револьвера, иначе бы его в живых не оставил.

— Ты и на суде так сказал?

— Нет, сказал только, что у меня нет револьвера.

— А о мотивах покушения говорилось что-нибудь на суде?

— Ни слова!

— Как это ни слова? Что-то должны были сказать!

— Ничего не говорили.

— А ты намеревался убить бея или нет?

— Вообще-то да, но в тот день нет. У меня и оружия никакого не было. Я в тот день даже и не думал, что встречу его. А когда увидел, кровь в голову ударила, сам не пойму, как все получилось.

— Вот именно. Разве можно минутный порыв квалифицировать как преднамеренное убийство! И потом, покушение на убийство — это еще не убийство. Вей-то ведь не умер.

— Не сдох, — поправил Хайдар.

— Во-первых, убийства не было, совершено лишь покушение на убийство. Во-вторых, покушение непреднамеренное, иначе ты бы захватил с собой оружие. И в-третьих, суд должен был принять во внимание преступление, совершенное беем, вы ведь были пострадавшей стороной. Что говорили на суде по этому поводу?

— Да ничего на суде не говорили, — ответил за Лёни Хайдар. — Они с самого начала заявили, что это поклеп на бея, доказательств никаких нет, а свидетелей и слушать не захотели.

Адвокат покачал головой.

— Суд тебя осудил несправедливо. Тебе должны были дать максимум шесть месяцев. Что ж это за правосудие!

— Тоже мне, господин адвокат, нашли где искать правосудие, у нас! — насмешливо проговорил Хайдар.

— Вы правы, господин Хайдар, нет его у нас. Я вот вспоминаю, за что посадили вас, так мне кажется, что у нас сейчас похуже будет, чем в Турции при султане Хамите, когда судили не по закону, а как угодно было султану и его наместникам.

— Вы знаете, господин адвокат, что в наших краях говорят о законе?

— Нет.

— Закон что изгородь: те, у кого богатство и власть, перепрыгивают через нее, кто поумнее да похитрее — проделывают лазейки, а застревает в ней только бедный да слабый люд.

— Остроумно, но ведь не должно так быть. Государство без законности не государство. Законность — основа цивилизации.

— О, куда вас занесло! Да у нас закона-то и в помине не осталось, давным-давно!

Еще с одним заключенным познакомился Лёни в тюрьме. Тими был из Девола, высокий худощавый юноша с маленькими усиками и кудрявым чубом, большой весельчак. Он был угольщиком и угодил в тюрьму на два года за то, что подпалил лес бея. Он появился в камере немного позже Лёни и занял место на нарах напротив него. Войдя, Тими уселся по-турецки и затянул какую-то девольскую песню.

— С тобой не соскучишься! — сказал кто-то.

— А что делать? Плакать, что ли? Слезами горю не поможешь, так что уж лучше будем петь. Давай подпевай, умеешь?

— Да я этих ваших песен не знаю.

— Тогда давай вашу споем.

Своими «историями» Тими веселил всех. Усевшись по-турецки и откинув рукой волосы со лба, он начинал: «Значит, дело было так, братцы». Заслышав эти слова, все собирались вокруг него, кто сидя, кто стоя.

— Расскажу я вам историю об нашем лесничем. Он-то как раз меня и засудил, вокруг пальца обвел да вам в товарищи и определил. Второй такой лисы не сыскать в нашем королевстве. Ночи не спит, все думает, что бы ему такое днем провернуть. А в помощниках у него лесник один, ходит носом поводит, не учует ли где запах раки. Да, а у лесничего-то нашего в Деволе не только лес, но и пастбища под началом. Ну и вот сидит он, думает, думает, потом кличет своего лесника.

— Эй, Селим!

— Чего прикажете?

— Как там поживают валахи в Костамандре?

— Да ничего, господин Джеват.

— Так уж и ничего. Разве не знаешь — Зико оставил в дураках Настоса. — А сам подмигивает.

Селим сразу сообразил, что к чему, и уж бежать навострился.

— Приказывайте, господин Джеват.

— Сходи-ка разузнай, что и как. А я послезавтра приеду разберусь.

— Будет сделано!

Селим ружье за плечо, фуражку набекрень, как его высокое величество, и рысцой в гору к тириесу[63] Настосу. Съел у него целую миску пахты, да и говорит:

— Послушай-ка, тириес Настос, сдается мне, этот Зико в дураках тебя оставил.

— Да ну?

— Сдается мне, твое пастбище кончается не у Горелой Сосны, а подальше, у Скалы.

— Ну да!

— Точно, уж я-то знаю.

— Как же быть, господин Селим? Выгоны-то там какие! Самое лучшее место!

— Уж и не знаю, как тут быть, тириес Настос, все в руках лесничего, господина Джевата.

— Может, мне с ним поговорить?

— Поговори, почему не поговорить. Он как раз послезавтра приезжает сюда, вот и скажи ему.

Обувается Селим да прямохонько к Зико.

— Слушай, тириес Зико. Кажется, Настос нажаловался на тебя господину Джевату.

— Ну да! Чего это?

— Да из-за границы пастбища.

— Чего это вдруг? Границу-то всем миром установили.

— Установить-то установили, а он вот нашел свидетелей и говорит, будто его пастбище не у Горелой Сосны кончается, а у Скалы.

— Как бы не так! Он что, самый лучший выгон забрать хочет у меня? Что делать-то, а, господин Селим?

— Не знаю, Зико, но, если хочешь, могу замолвить за тебя словечко господину Джевату, он как раз сюда послезавтра приезжает.