Под властью пугала - [109]
— За твое здоровье, Лёни! За благополучное возвращение!
— Спасибо!
— Принеси рюмку и для Шпресы!
— Не надо, отец, я не буду.
— Одну рюмочку. Чокнешься с Лёни.
— За тебя, Лёни!
Они расспрашивали его обо всем: как жил в тюрьме, как вырвался, где был последнее время. Лёни отвечал подробно, время пролетело совсем незаметно.
Демир вдруг опомнился.
— А не пора ли нам ужинать?
— О господи, я совсем и позабыла! — воскликнула госпожа Рефия. — А что будем есть на ужин?
Все рассмеялись.
— Да сделай что-нибудь, неважно. Тут все свои.
Лёни вдруг стало как-то не по себе. Ему вспомнилось опять, что нет с ними человека, столь любимого всеми. Стало грустно.
Учитель, угадав его мысли, тронул за плечо.
— Не надо, сынок.
— Мои товарищи в тюрьме, когда узнали про Скэндера, горевали очень, — сказал Лёни. — Даже Хаки — всегда так владеет собой, а тут ходил как в воду опущенный, ни слова не говорил.
Лёни тяжело вздохнул. Шпреса глядела на него сквозь слезы, госпожа Рефия вытирала глаза концом своего фартука.
— Ах, Скэндер, мой сыночек, если бы и ты был сейчас тут со своей матерью…
— Перестань, жена! О будущем надо думать. Что ты теперь собираешься делать, Лёни?
— Не знаю, господин Демир. Товарищи предлагают остаться в Тиране. И работу уже нашли.
— Значит, уйдешь из деревни.
— А что мне там делать? Халупы нашей давно нет. Поеду повидаюсь с отцом, пережду там несколько дней. Боюсь, не стали бы меня разыскивать.
— Не думаю. К чему им снова всех собирать? Придется им так или иначе объявлять амнистию.
— И товарищи в Тиране тоже так говорят. Но пока нет амнистии, лучше не мозолить им глаза.
— Пожалуй.
— Оставайся тут, — предложила госпожа Рефия.
— Спасибо, госпожа Рефия, не буду вас беспокоить. В деревне меня не найдут.
— Насчет деревни ты прав, — сказал господин Демир. — Но чтобы я больше не слышал о беспокойстве. Ты наш, ты у нас вместо… ты для нас как сын.
У него не хватило духу произнести имя погибшего сына.
— Когда отправляешься?
— Сегодня вечером.
— Нет, хоть сегодня побудь у нас, — запротестовала госпожа Рефия.
— Надо идти, — возразил Лёни.
— Налей рюмку Лёни, — сказал господин Демир.
Шпреса взяла бутылку, но Лёни придержал ее руку. Они взглянули друг на друга, и она словно только сейчас заметила, какие у него глубокие черные глаза.
— Не наливай, не надо больше.
— Только одну.
— А я так и решила в тот день, когда итальянцы пришли, — рассказывала госпожа Рефия. — Ну, теперь-то, думаю, выпустят Лёни.
— Так ведь итальянцы, госпожа Рефия, всю Албанию посадили за решетку, — сказал Лёни. — Кажется, будто тюремную решетку нарастили вширь и ввысь и все мы оказались за ней.
— Это так, — проговорил учитель.
— Ничего, и они сломают себе шею, — сказала госпожа Рефия.
— Будем сидеть сложа руки, так ничего с ними не случится, — отозвалась Шпреса.
— А мы не собираемся сидеть сложа руки, — возразил Лёни. — Против фашизма поднимутся даже те, кому и в голову не приходило выступать против Зогу. Теперь и до них дойдет, почему с фашистами надо бороться. Вот я, к примеру, спроси меня раньше, что такое Албания, так я бы и ответить не смог. Я думал, родина — это только моя деревня. Мне и дела не было до всяких там гегов,[88] а теперь они мне кажутся такими близкими. Теперь я знаю, что такое родина.
— Только, Лёни, действовать надо… с умом.
— Да уж иначе ничего не сделаешь.
Они проговорили допоздна. Уже почти под утро Лёни поднялся и надел плащ.
— Я пойду с тобой, — попросил Вандё.
— Нет, оставайся здесь. Я вернусь.
— Не волнуйся, сынок, Лёни еще придет. А вы, ребята, никому не говорите, что Лёни был здесь. Если кто спросит — вы ничего не знаете.
Лёни засмеялся.
— Слыхали? Пора и вам привыкать к конспирации.
Шпреса улыбнулась, услышав, как свободно он произнес это иностранное слово.
— Ну, до свидания!
— Что бы ни случилось, помни, здесь твой дом, — сказал господин Демир.
— В любое время приходи, — добавила госпожа Рефия.
Они попрощались с Лёни у калитки. Господин Демир медлил уходить.
— До свидания!
— Погоди-ка. — Господин Демир взял Лёни за локоть. Он быстро пошел к дому и исчез в подвале. Лёни, подняв воротник плаща, посмотрел на усыпанное звездами небо.
Но вот показался учитель. Лёни в темноте не мог рассмотреть, что у него в руках.
— Бери, — сказал учитель, — тебе пригодится.
Лёни ощутил ладонью холодное прикосновение металла и радостно вздрогнул, поняв, что это винтовка, да еще какая! Он же всю жизнь мечтал о такой винтовке!
— Бери, Лёни, — повторил учитель. — А вот и патронташ. С этой винтовкой я когда-то воевал, она стреляла только по врагам Албании. Я берег ее для Скэндера, а теперь… теперь ты вместо него. Бери, сынок, и пусть она послужит тебе, как послужила бы Скэндеру или мне, будь я на твоем месте, — для освобождения нашей родины.
— Даю тебе слово, отец, что использую ее, как ты наказываешь, — в борьбе за свободу Албании, — неожиданно для себя ответил Лёни.
Учитель крепко пожал ему руку и обнял.
Лёни подпоясался патронташем, перекинул винтовку за плечо и отправился в путь, не чуя под собой ног от радости. Оружие словно окрыляло его, он чувствовал себя непобедимым. Пройдя по темным переулкам городка, он через поле вышел к мосту, там свернул направо, на проселок, что вел к его деревне Роде.
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.