Под властью пугала - [109]

— За твое здоровье, Лёни! За благополучное возвращение!

— Спасибо!

— Принеси рюмку и для Шпресы!

— Не надо, отец, я не буду.

— Одну рюмочку. Чокнешься с Лёни.

— За тебя, Лёни!

Они расспрашивали его обо всем: как жил в тюрьме, как вырвался, где был последнее время. Лёни отвечал подробно, время пролетело совсем незаметно.

Демир вдруг опомнился.

— А не пора ли нам ужинать?

— О господи, я совсем и позабыла! — воскликнула госпожа Рефия. — А что будем есть на ужин?

Все рассмеялись.

— Да сделай что-нибудь, неважно. Тут все свои.

Лёни вдруг стало как-то не по себе. Ему вспомнилось опять, что нет с ними человека, столь любимого всеми. Стало грустно.

Учитель, угадав его мысли, тронул за плечо.

— Не надо, сынок.

— Мои товарищи в тюрьме, когда узнали про Скэндера, горевали очень, — сказал Лёни. — Даже Хаки — всегда так владеет собой, а тут ходил как в воду опущенный, ни слова не говорил.

Лёни тяжело вздохнул. Шпреса глядела на него сквозь слезы, госпожа Рефия вытирала глаза концом своего фартука.

— Ах, Скэндер, мой сыночек, если бы и ты был сейчас тут со своей матерью…

— Перестань, жена! О будущем надо думать. Что ты теперь собираешься делать, Лёни?

— Не знаю, господин Демир. Товарищи предлагают остаться в Тиране. И работу уже нашли.

— Значит, уйдешь из деревни.

— А что мне там делать? Халупы нашей давно нет. Поеду повидаюсь с отцом, пережду там несколько дней. Боюсь, не стали бы меня разыскивать.

— Не думаю. К чему им снова всех собирать? Придется им так или иначе объявлять амнистию.

— И товарищи в Тиране тоже так говорят. Но пока нет амнистии, лучше не мозолить им глаза.

— Пожалуй.

— Оставайся тут, — предложила госпожа Рефия.

— Спасибо, госпожа Рефия, не буду вас беспокоить. В деревне меня не найдут.

— Насчет деревни ты прав, — сказал господин Демир. — Но чтобы я больше не слышал о беспокойстве. Ты наш, ты у нас вместо… ты для нас как сын.

У него не хватило духу произнести имя погибшего сына.

— Когда отправляешься?

— Сегодня вечером.

— Нет, хоть сегодня побудь у нас, — запротестовала госпожа Рефия.

— Надо идти, — возразил Лёни.

— Налей рюмку Лёни, — сказал господин Демир.

Шпреса взяла бутылку, но Лёни придержал ее руку. Они взглянули друг на друга, и она словно только сейчас заметила, какие у него глубокие черные глаза.

— Не наливай, не надо больше.

— Только одну.

— А я так и решила в тот день, когда итальянцы пришли, — рассказывала госпожа Рефия. — Ну, теперь-то, думаю, выпустят Лёни.

— Так ведь итальянцы, госпожа Рефия, всю Албанию посадили за решетку, — сказал Лёни. — Кажется, будто тюремную решетку нарастили вширь и ввысь и все мы оказались за ней.

— Это так, — проговорил учитель.

— Ничего, и они сломают себе шею, — сказала госпожа Рефия.

— Будем сидеть сложа руки, так ничего с ними не случится, — отозвалась Шпреса.

— А мы не собираемся сидеть сложа руки, — возразил Лёни. — Против фашизма поднимутся даже те, кому и в голову не приходило выступать против Зогу. Теперь и до них дойдет, почему с фашистами надо бороться. Вот я, к примеру, спроси меня раньше, что такое Албания, так я бы и ответить не смог. Я думал, родина — это только моя деревня. Мне и дела не было до всяких там гегов,[88] а теперь они мне кажутся такими близкими. Теперь я знаю, что такое родина.

— Только, Лёни, действовать надо… с умом.

— Да уж иначе ничего не сделаешь.

Они проговорили допоздна. Уже почти под утро Лёни поднялся и надел плащ.

— Я пойду с тобой, — попросил Вандё.

— Нет, оставайся здесь. Я вернусь.

— Не волнуйся, сынок, Лёни еще придет. А вы, ребята, никому не говорите, что Лёни был здесь. Если кто спросит — вы ничего не знаете.

Лёни засмеялся.

— Слыхали? Пора и вам привыкать к конспирации.

Шпреса улыбнулась, услышав, как свободно он произнес это иностранное слово.

— Ну, до свидания!

— Что бы ни случилось, помни, здесь твой дом, — сказал господин Демир.

— В любое время приходи, — добавила госпожа Рефия.

Они попрощались с Лёни у калитки. Господин Демир медлил уходить.

— До свидания!

— Погоди-ка. — Господин Демир взял Лёни за локоть. Он быстро пошел к дому и исчез в подвале. Лёни, подняв воротник плаща, посмотрел на усыпанное звездами небо.

Но вот показался учитель. Лёни в темноте не мог рассмотреть, что у него в руках.

— Бери, — сказал учитель, — тебе пригодится.

Лёни ощутил ладонью холодное прикосновение металла и радостно вздрогнул, поняв, что это винтовка, да еще какая! Он же всю жизнь мечтал о такой винтовке!

— Бери, Лёни, — повторил учитель. — А вот и патронташ. С этой винтовкой я когда-то воевал, она стреляла только по врагам Албании. Я берег ее для Скэндера, а теперь… теперь ты вместо него. Бери, сынок, и пусть она послужит тебе, как послужила бы Скэндеру или мне, будь я на твоем месте, — для освобождения нашей родины.

— Даю тебе слово, отец, что использую ее, как ты наказываешь, — в борьбе за свободу Албании, — неожиданно для себя ответил Лёни.

Учитель крепко пожал ему руку и обнял.

Лёни подпоясался патронташем, перекинул винтовку за плечо и отправился в путь, не чуя под собой ног от радости. Оружие словно окрыляло его, он чувствовал себя непобедимым. Пройдя по темным переулкам городка, он через поле вышел к мосту, там свернул направо, на проселок, что вел к его деревне Роде.