Под властью пугала - [100]

— Твое здоровье!

Они, чокнувшись, выпили.

— Хочешь, представлю тебя итальянскому послу?

— Так ведь я с ним знаком. Познакомился в тот день, когда получил новое назначение.

— Ты меня не понял. А может, уже обеспечил себе дополнительный окладец? Ну что ж. У нас большинство министров и депутатов получает по два, по три оклада… Разве плохо получать жалованье и тут и там?

— Ты о чем, Гафур-бей?

— Да ладно, Нуредин-бей, сам предложил говорить откровенно, вот я и говорю. Да и что я такого сказал? Его высокое величество первый подал пример!

— Король?

— А кто же! Разве не он получил миллион лир персонально от Муссолини? Он сделал первый шаг, чего ж ты хочешь от других? Вот и доигрались!..

Нуредин-бей молчал. Ему вспомнилась ночь в Нью-Йорке, когда он говорил с Ферид-беем. Только на сей раз ему выпала другая роль. Он сам сидел и слушал, что говорил ему захмелевший Гафур-бей.

— А что они от нас потребуют?

Гафур-бей засмеялся.

— Да ничего, Нуредин-бей. Ну что они могут от нас потребовать? Военные сведения? Так ведь наша армия у них в руках, они осведомлены гораздо лучше, чем этот осел Джемаль Аранити, наш командующий. Сведения по экономике? Да у нас и экономики-то нет. А то, что есть, итальянцы знают лучше нас. Они и в наших поместьях наверняка лучше знают, что есть, чего нет. Остаются сведения о королевском дворе. Но и тут Зэфи каждый божий день сообщает им все, вплоть до меню.

— Старший адъютант?

— Он самый.

— И он тоже…

— Да он на этом деле собаку съел. Так что, Нуредин-бей, пора и тебе присоединяться. Это проще простого — письмецо одно подписать, и все. Не ты первый. Коли уж Джафер бей Юпи, Фейзи-бей Ализоти да все остальные подписали, чего ж нам-то не подписать, а? Подумаешь, одна подпись, зато потом, как бы дело ни обернулось, мы с тобой останемся на коне. Принеси-ка еще бутылочку.

X

Выйдя на тюремный двор, Лёни глубоко вздохнул и сел под стеной, где зеленело несколько травинок. Его вдруг охватило желание броситься ничком на землю и вдохнуть ее запах, ощутить ее теплое дыхание. В деревне уже отбили сошники к севу. На свежевскопанные грядки слетаются птицы, лакомясь червяками, с выгона доносится тонкое блеяние новорожденных ягнят. Еще затемно поднимают гомон воробьи. Взъерошив перья, они с угрожающим видом наскакивают друг на друга. Женщины красят пасхальные яйца, мальчишки, раскрасив ручных ягнят и повесив им на шею кисточки, пасут их на лужайке. Как хорошо весной! «А мы даже и не замечали ее, — подумал Лёни. — В эту пору всегда забот по горло — в амбаре пусто, хоть шаром покати. В поле так наломаешься, куда там любоваться красотой вокруг? Когда я последний раз видел весну? Наверно, когда был как Вандё, когда заботы еще не одолели. А потом и не замечал даже, как весна приходила, как уходила. Верно говорят, что бедняк только летом и живет. Что-то сейчас Вандё поделывает? Хоть бы увидеть его! Ведь писать выучился, чертенок!»

Он тряхнул головой и улыбнулся. Две недели назад он получил письмо от Вандё. Брат писал крупными корявыми буквами, но все же сам! Он теперь во втором классе. Лёни вспомнил учителя, госпожу Рефию, Шпресу, Агима, и на душе потеплело.

— Эй, Лёни, о чем задумался?

— Да так, Хаки, просто день такой хороший. Апрель… Сейчас в деревне запрягают волов, пашут. У меня руки зудят по работе.

— У нас скоро будет другая работа, Лёни. А соха никуда не уйдет, еще напашемся.

Подошли адвокат с Хайдаром.

— Ты узнал что-нибудь, Хаки?

— Да, Халим. Иностранное радио и газеты сообщают, что Италия сконцентрировала десантные войска и флот для нападения на Албанию.

— А это правда?

— Наверно, правда. К чему им врать?

— Да эти чертовы газеты часто врут, — сказал Хайдар.

— На сей раз, кажется, не врут, — ответил Хаки. — Говорил же я тебе, что после Испании и Чехословакии придет и наш черед. Теперь видишь, что и наша судьба решалась в Испании?

— Вижу.

— А раньше не верил. Все удивлялся, с чего это наши парни отправились воевать в Испанию, говорил, что Скэндер погиб напрасно. Выходит теперь, что мы, коммунисты, далеко не все упрощаем в политике, а?

— Оставь, Хаки. Не желаю спорить с тобой в такой день. Скажи лучше, не сообщают ли еще чего-нибудь?

— Чего же тебе еще? Жди, не сегодня-завтра нападут.

— А правительство? Что правительство предпринимает?

— Ничего! Хамди говорит, в сегодняшних газетах напечатано опровержение, пишут, что распространяются ложные слухи и что с Италией поддерживаются хорошие отношения.

— Кто-то из них врет, — сказал Хайдар. — Или тот, кто говорит, что Италия нападет, или тот, кто это опровергает.

— Наверняка наши врут, — заметил Хаки.

— Почему обязательно наши?

— Хотят как-нибудь все уладить, задобрить Муссолини, дать ему все, что он требует.

— А что он требует?

— Откуда я знаю.

— Может, еще договорятся. — сказал Хайдар.

— Вряд ли. Италия оккупирует Албанию.

— Не думаю, — возразил адвокат. — Ведь если оккупирует, то международное положение обострится, может вспыхнуть война.

— Кто воевать-то будет?

— Великие державы не допустят, чтобы…

— Ай, оставь ты свои великие державы! Они вон ради Чехословакии пальцем не пошевелили, а уж ради нас-то…

В тот день в тюрьме ни о чем другом не говорили. Заключенные позабыли свои ежедневные заботы, разговоры, ссоры, и все ударились в политику. «Что будет? Нападет Италия или нет? Как поступит Ахмет Зогу? Будет сопротивляться или позволит итальянским войскам высадиться без единого выстрела, как впустило чехословацкое правительство германскую армию?»