Под ветрами степными - [42]

В доме у нас почти целый день топится печка, тепло. Мальчишки дуются в домино, причем отчаянно. Так хлопают по столу костяшками, что невольно вздрагиваешь. Не слышали, как открылась дверь и появился главный инженер. Он некоторое время смотрел молча, потом язвительно и ехидно произнес так громко, что все обернулись:

— Бог на помочь, трудящиеся!

Хотя я и не играла, а шила, я покраснела. Стало за всех очень стыдно. Может быть, в самом деле все-таки можно работать, хотя понемногу, а мы прохлаждаемся?

Инженер ушел проверять тракторы. Он сразу же обнаружил, что с «единицы» уже кое-что растащили, и поднял страшный скандал. Владьке приказал немедленно все восстановить.

Я тоже знаю, что растаскивать нельзя. Вдруг завтра появится тракторист! И Владька это знал, но разрешил, потому что хотелось сразу включить в работу остальные тракторы. Как быть и кто прав? Инженер побагровел и стал грозиться, что отдаст Владьку под суд. Владька хмуро молчал и не огрызался, но потом все-таки пробурчал, что попрокалывает шины на инженеровой машине, когда тот еще раз здесь появится.

Но я-то знаю, что ругаются они для виду, а на самом деле Владька умеет лучше всех подъехать к Леониду Емельяновичу насчет запчастей. Тот покричит-покричит, но потом все-таки обязательно даст что нужно. В сущности, он симпатизирует Владьке.

Владька ложится спать позже всех. Когда все угомонятся, он моет руки, убирает со стола и садится писать наряд на следующий день. Руки у него черные и уже не отмываются. Он пишет как-то смешно, растопырив пальцы. Задумывается и сидит по нескольку минут неподвижно, закусив нижнюю губу. Лампа освещает сбоку его лицо: профиль у него очень четкий. И лицо честное и строгое. Он всегда смуглый, а сейчас совсем потемнел на весеннем солнышке. Очень хочется, чтобы дела у него шли хорошо, чтобы его не ругали».

Перед самым выездом в поле произошла неприятная история, в которой оказались замешанными Левашов и Иванников.

Вместе они уехали на центральную усадьбу помыться в бане. Все было бы хорошо, не вздумай они зайти потом в мужское общежитие, В этот момент все ходили здесь взбудораженные и возмущенные.

В старых валенках, принадлежавших Ивану Звонцеву и спрятанных за печкой, ребята обнаружили пропавшие накануне у одного из новеньких трактористов брюки. Это был тот самый Иван Звонцев, которого когда-то Беликов и Мацнев выпроводили из клуба.

Не в первый раз заставали Ивана за таким делом, но всё как-то прощали ему. Да и всегда так бывало, что после этого он обязательно увольнялся и уезжал. Увольнял его директор сразу, не задерживая заявление ни одной минуты. Подписывал и говорил при этом:

— Была у нас с тобой, Иван, любовь без радости, без грусти и расставание. Ты сколько у нас тракторов угробил? А? Больше не приезжай. Жив буду — не приму тебя больше.

Пройдет с полгода, Звонцев появляется снова. Робко жмется в дверях у Владимира Макаровича, который, не поднимая головы от бумаг, говорит:

— Ты мне не нужен. Что тебе можно, бегуну, доверить? Ничего.

— Я ж тракторист, Владимир Макарович, — робко напоминает Звонцев.

— Такой же ты тракторист, как я священник, — невозмутимо возражает директор.

И между тем в конце концов снова поддается слезным просьбам Ивана — то ли по доброте своей, то ли из-за нехватки людей. А может быть, просто надеется, что должен же когда-то остепениться человек.

Несколько дней Звонцев исправно выходит на работу, пока не получит первого аванса. Пропив его, начинает занимать у ребят в общежитии, причем почти всегда без отдачи. А когда денег нет, может лежать и сутки и двое на кровати. Днем встает, начинает обход по комнатам, ища съестное. А теперь вот докатился и до прямого воровства.

Ребята говорили с ним в самой дальней комнате, чтобы не было слышно в конторе, которая расположена в этом же здании.

— Ты человек или не человек? — спрашивал у Звонцева Володя Иванников, которому не верилось до сих пор, что Иван мог это сделать.

— Разве он понимает что-нибудь, когда у него совести нет, — сказал Левашов, запирая двери на ключ.

Через несколько минут на необычайный шум из конторы прибежал директор, и его глазам предстала очень неприятная картина. Двери той комнаты, в которой происходил разговор со Звонцевым, лежали на полу. Навстречу ему выкатился Иван, стараясь освободиться от повисшего на нем Иванникова. В комнате все было перевернуто вверх дном.

Какой бы ни был Звонцев, но такой «разговор» с ним был, конечно, недопустимым. На следующий день, проводя совещание бригадиров, Владимир Макарович припомнил этот случай.

— Ты кого набрал себе в комсомольскую бригаду? Ходил ко мне, просил. Ты смотри, Владислав Николаевич, напашут они тебе!

От непривычно прозвучавшего обращения и от мысли, что всем известно, как отличились хлопцы его молодежной бригады, не вспахавшей до сих пор ни одного гектара, Владька густо покраснел.

Я собирался пожить несколько дней в молодежной бригаде. У Суртаева теперь был свой персональный транспорт, и я напросился к нему в попутчики.

Дорога шла по полям, большей частью непаханным. Только кое-где синели квадраты зяби. Почти просохло. Лошадь бежала легко, и с каждым поворотом дороги впереди открывались все новые и новые поля. Казалось, нет им конца и края.