Под ватным одеялом - [8]

Все, что тебя окружает, называется “Москва”. Москва — это заводская столовая с кислым-прекислым борщом, в который повара зачем-то вбухали квашеной капусты. Москва — твой сменщик Василий Андреич, от которого тянет табаком и одеколоном. Сдавая тебе пост в 8 утра, он надевает полосатый пиджак, зычно зевает и говорит: “Ну, я попер!” А когда его сутуловатая спина исчезает из виду, кто-то из теток, сидящих в закутке, цедит сквозь зубы: “Попер наш бобер!” Москва — это мороженое на углу в бумажном стаканчике и с деревянной лопаткой. Главное — не ляпнуть на новое платье из крепдешина, а то ни за что в жизни не ототрешь. В четыре часа ты снова ступаешь на нагретый асфальт и стучишь по нему каблуками; проходя мимо витрин, поправляешь волосы и думаешь о том, что снова пора сделать химию, прежде чем ехать к своим, в глушь, на Владимирщину. Опять нужно идти в гастроном и стоять в очереди за докторской колбасой, а потом за печеньями, а потом за подсолнечным маслом, а потом ехать на Курский вокзал и заталкиваться в электричку. И все это ради того, чтобы тебя со всех сторон облепили мать и сестры, когда ты войдешь в ворота отчего дома. Отец-то, как всегда, будет курить в сторонке, а потом спросит, отбрасывая папиросу: “Ну, старшенькая, как там Москва?”

Все они тебе завидуют. Это видно невооруженным глазом. Это чувствуется в каждом их взгляде, в каждом жесте, даже в письмах, которые они тебе присылают. А что, разве тебе легко? Разве они знают, каково это — жить в Москве и носить у себя за пазухой мерзкое слово “лимитчица”? Вот почему ты не говоришь им о самом главном своем преимуществе — у тебя есть Вовка.

Вовка живет в большущей коммуналке, кажется, почти целиком состоящей из его многочисленных родственников. Отец у него — не то кандидат, не то профессор, а может, и то и другое. Преподает в университете. Ну, и мать тоже из интеллигентных. Два брата у него и сестра. Один брат геолог, другой — метеоролог, сестра — школьница еще. А Вовка шалопай. Его все так и называют в семье, он — настоящий изгой, как и ты. Он любит газировку из автоматов и болеет за “Динамо”. А выглядит — как тот паренек из детского стихотворения, которого “ищут пожарные, ищет милиция”. Ради тебя он тоже был бы готов забраться под крышу горящего дома, ты в этом нисколько не сомневаешься.

Когда вы поженитесь, вам обязательно дадут комнату где-нибудь не очень далеко от центра, чтобы и тебе на завод было удобно добираться, и ему. Хотя ему-то что, он машинистом метро работает, его привозят домой на служебном автобусе, когда смена заканчивается поздно. Главное, пусть соседей будет немного и кухня побольше, чтобы было где развернуться и белье посушить. Нужно только немного потерпеть, и ты вытерпишь, ты ведь терпеливая. И тогда в твоей жизни больше не будет слова “лимитчица”, жадины соседки, записи в паспорте, пригвождающей тебя к этому затхлому пыльному городишке, в котором все ездят на велосипедах. Твой муж москвич, ты — москвичка. Для полного счастья нужен только желтый “Москвич”, но это потом.

“Валя с Вовкой”. Ты все чаще стала слышать вокруг это сочетание, начала понимать, что сделала в жизни какой-то важный, фундаментальный шаг. Или еще не сделала? Ну, так почти сделала, нужно ведь смотреть вперед и только вперед, как говорят эти заводские тетки, которые ходят на политчасы. Потом перед тобой совершенно неожиданно встала другая проблема: кого звать на свадьбу? Всю семью? Отца, мать, братьев с сестрами? А где размещать всю эту ораву? Неужели у Вовкиных родителей? Отец еще, чего доброго, сболтнет лишнего и все испортит.

Чем ближе становился день росписи, тем тяжелее делалась твоя голова, в которой до сих пор вертелось гадкое слово “лимитчица”. Складывая пухловатые руки на груди, ты говорила сама себе: “Ладно, как-нибудь перескочу через все это. Я ведь, в конце концов, заслужила. Разве не так?”

13

Я надел синие бахилы и поднялся на 14-й этаж. На входе в кардиологическое отделение зачем-то стояла огромная, разлапистая пальма, длинные листья которой давно не протирали от пыли. В коридоре уборщица водила шваброй по полу из стороны в сторону. Она двигалась так, будто косит сено, и вокруг пахнет не медицинским спиртом, а свежей травой. Я шел мимо чистых белых стен, покрытых пупырчатыми обоями, и почти у каждой новой двери мне попадались люди в бахилах. Я видел перспективу длинного коридора, сходящуюся в жирной светящейся точке торцевого окна.

“Мужчина, вам не туда!”

Я обернулся. На меня смотрела эта вот самая пухлоногая медсестра в колпаке, который делал ее еще пухлее.

“А куда тогда?”

“Ваша жена лежит в 744-й палате”.

“А откуда вы знаете, что она — моя жена?”

Оказалось, ты уже всем рассказала, что вот-де придет муж в своем неизменном коричневом пиджаке и старых, потершихся джинсах. И очки у него будут постоянно сползать на нос. И он, конечно же, не сразу найдет палату, несмотря на то, что внизу ему скажут номер и объяснят, как пройти. Если ты так много говоришь, значит, не все так плохо, наверное. Ну, а то, что я никогда ничего не могу найти… В этом ты, как всегда, права. Моя жена Надя часто пеняла мне, иногда срываясь на крик: