Под управлением любви - [5]

«Всему времечко свое: лить дождю, Земле вращаться…»

Всему времечко свое: лить дождю,

Земле вращаться,

знать, где первое прозренье,

где последняя черта…

Началася вдруг война – не успели попрощаться,

адресами обменяться… Не успели ни черта.

Где встречались мы потом? Где нам выпала прописка?

Где сходились наши души, воротясь с передовой?

На поверхности ль земли? Под пятой ли обелиска?

В гастрономе ли арбатском? В черной туче ль грозовой?

Всяк неправедный урок впрок затвержен и заучен,

ибо праведных уроков не бывает. Прах и тлен.

Руку на сердце кладя, разве был я невезучим?

А вот надо ж, сердце стынет в ожиданье перемен.

Гордых гимнов, видит Бог, я не пел окопной каше.

От разлук не зарекаюсь и фортуну не кляну…

Но на мягкое плечо, на вечернее, на ваше,

если вы не возражаете, я голову склоню.

Прогулки фраеров

Оле

По прихоти судьбы – Разносчицы даров —

в прекрасный день мне откровенья были.

Я написал роман «Прогулки фраеров»,

и фраера меня благодарили.

Они сидят в кружок, как пред огнем святым,

забытое людьми и богом племя,

каких-то горьких дум их овевает дым,

и приговор нашептывает время.

Они сидят в кружок под низким потолком.

Освистаны их речи и манеры.

Но вечные стихи затвержены тайком,

и сундучок сколочен из фанеры.

Наверно, есть резон в исписанных листах,

в затверженных местах и в горстке пепла…

О, как сидят они с улыбкой на устах,

прислушиваясь к выкрикам из пекла!

Пока не замело следы на их крыльце

и ложь не посмеялась над судьбою,

я написал роман о них, но в их лице

о нас: ведь все, мой друг, о нас с тобою.

Когда в прекрасный день Разносчица даров

вошла в мой тесный двор, бродя дворами,

я мог бы написать, себя переборов,

«Прогулки маляров», «Прогулки поваров»…

Но по пути мне вышло с фраерами.

Парижская фантазия

Т. Кулымановой

У парижского спаниеля лик французского короля,

не погибшего на эшафоте, а достигшего славы

и лени:

набекрень паричок рыжеватый, милосердие в каждом

движенье,

а в глазах, голубых и счастливых, отражаются жизнь

и земля.

На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик

у руля.

И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные

тени,

петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен

колени,

розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую

с хрустом стеля.

Этот полдень с отливом зеленым между нами

по горстке деля,

как стараются неутомимо Бог, Природа, Судьба,

Провиденье,

короли, спаниели, и розы, и питейные все заведенья.

Сколько прелести в этом законе! Но и гру́сти порой…

Voila!

Если есть еще по́зднее слово, пусть замолвят его

обо мне.

Я прошу не о вечном блаженстве – о минуте

возвышенной пробы,

где возможны, конечно, утраты и отчаянье даже,

но чтобы —

милосердие в каждом движенье и красавица

в каждом окне!

«Нужны ли гусару сомненья…»

Ю. Давыдову

Нужны ли гусару сомненья,

их горький и въедливый дым,

когда он в доспехах с рожденья

и слава всегда перед ним?

И в самом начале сраженья,

и после, в пылу, и потом

нужны ли гусару сомненья

в содеянном, в этом и в том?

Покуда он легок, как птица,

пока он горяч и в седле,

врагу от него не укрыться:

нет места двоим на земле.

И что ему в это мгновенье,

когда позади – ничего,

потомков хула иль прощенье?

Они не застанут его.

Он только пришел из похода,

но долг призывает опять.

И это, наверно, природа,

которую нам не понять.

… Ну ладно. Враги перебиты,

а сам он дожил до седин

и, клетчатым пледом прикрытый,

рассеянно смотрит в камин.

Нужны ли гусару сомненья,

хотя бы в последние дни,

когда, огибая поленья,

в трубе исчезают они?

Полдень в деревне (поэма)

Вл. Соколову

1

У дороги карета застыла.

Изогнулся у дверцы лакей.

За дорогой не то чтоб пустыня —

но пейзаж без домов и людей.

Знатный баловень сходит с подножки,

просто так, подышать тишиной.

Фрак малиновый, пряжки, застежки

и платочек в руке кружевной.

2

У оврага кузнечик сгорает,

рифмы шепчет, амброзию пьет

и худым локотком утирает

вдохновенья серебряный пот.

Перед ним – человечек во фраке

на природу глядит свысока

и журчанием влаги в овраге

снисходительно дышит пока.

Ах, кузнечик, безумный и сирый,

что ему твои рифмы и лиры,

строк твоих и напевов тщета?

Он иной, и иные кумиры

перед ним отворяют врата.

Он с природою слиться не хочет…

Но, назойлив и неутомим,

незнакомый ему молоточек

монотонно стрекочет пред ним.

3

Вдруг он вздрогнул. Надменные брови

вознеслись неизвестно с чего,

и гудение собственной крови

докатилось до слуха его.

Показалось смешным все, что было,

еле видимым сквозь дерева.

Отголоски житейского пира

в этот мир пробивались едва.

Что-то к горлу его подступило:

то ли слезы, а то ли слова…

Скинул фрак. Закатал рукава…

На платке оборвал кружева…

То ли клятвы, а то ли признанья

зазвучали в его голове…

4

И шагнул он, срывая дыханье,

спотыкаясь о струны в траве,

закружился, цветы приминая,

пятерней шевелюру трепля,

рифмы пробуя, лиру ломая

и за ближнего небо моля.

Он не то чтобы к славе стремился —

просто жил, искушая судьбу…

И серебряный пот заструился

по его невеликому лбу.

Ручка белая к небу воздета.

В глазках карих – ни зла, ни обид…

5

Заждалась у дороги карета,

и лакей на припеке храпит.

Дорожная песня

Еще он не сшит, твой наряд подвенечный,

и хор в нашу честь не споет…

А время торопит – возница беспечный, —

и просятся кони в полет.

Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,