Под тремя коронами - [145]

Хотя Елена и не пользовалась уже бывшим влиянием при дворе, тем не менее Сигизмунд хорошо относился к ней. В благодарность за поддержку, оказанную ему при восшествии на престол и при заключении мира с Москвой. На все запросы московского государя, брата королевы Василия, не притесняет ли Сигизмунд интересы его сестры, король отвечал, что держит ее в чести. Но жила королева и великая княгиня вдали от двора, опасаясь притеснений от пропольски настроенных католиков, защититься от которых она уже не могла.

Елена видела, что положение ее постоянно изменяется к худшему. Начали осуществляться ее предчувствия о том, что может случиться с ней после смерти мужа. И у нее появилась мысль об отъезде из Литвы на родину, в Москву.

В 1508–1509 гг. Василий Иванович по-прежнему не получал известий от сестры. Но он снова попросил ее «чтобы она государя без вести ни о чем не держала». После этого королева сообщила одному из послов к Сигизмунду боярину Григорию Оболенскому о своем трудном, даже недостойном положении. В результате Василий снарядил особое посольство к сестре во главе с Микулой Ангеловым, уже приезжавшим десять лет тому назад к Елене с интимным поручением от Ивана Васильевича и Софьи Фоминишны. Теперь ему было велено переговорить откровенно с королевой обо всем и, в частности, подтвердить или опровергнуть имевшиеся в Москве сведения, что «Жигимонт ее не в чти… держит, да и притеснения от короля и панов-рады ей, королеве, чинитца великая; города и волости выпустошили, а воевода виленский Радивил земли отымает».

Елена прямо сказала послу:

— Обиды и притеснения от панов, действительно, усиливаются. Затихшая было ненадолго их ненависть ко мне вспыхнула с новой силой, когда Сигизмунд, выказывая внимание и уважение к вдове брата, удовлетворил мои просьбы улучшить положение православной церкви и русского населения. Я стала опасаться лично за себя и не уверена в сохранности своей казны.

Вскоре эти слова стали достоянием великого князя московского.

После смерти мужа Елена вывезла свои вещи и казну из Нижнего замка, но не находила постоянного надежного места, где можно было бы их спрятать. Поэтому она отдала часть своих драгоценностей на хранение ордену миноритов, так как православные монастыри и дома как в Литве, так и в Польше часто становились жертвами наездов и грабежей. Минориты лучше других католических орденов относились к Елене, выступали против перекрещивания православных. Покровителем и благотворителем ордена был Александр. В память о муже Елена тоже всячески содействовала миноритам и оказывала им поддержку, которой они дорожили. Поэтому королева без особых опасений вручила им свои сокровища. Все, что накопила своей бережливостью и экономией: 14 сундуков с золотыми и серебряными деньгами, редкими камнями и жемчугом, большими и малыми золотыми блюдами и чашами, драгоценными, шитыми золотом, одеждами и редкими мехами. Многие ценности были восточного, византийского происхождения. Два сундука с золотом и серебром Елена отдала Пречистенскому собору. Для благотворительных целей и, в частности, для строительства православных храмов она снабдила большими суммами денег своих доверенных лиц, князей Острожского и Головчинского.

Осенью 1510 г. Елена снова провела несколько недель в Тростенце под Минском. Она любила бывать и подолгу жить в этом имении, как и в самом Минске. Ее притягивала к себе Свислочь, река, текущая где лесами, где полями, тихая, с прозрачно-чистой водой, наполненной рыбой. Вдоль ее живописных берегов можно было собирать плоды терна, боярышника и шиповника. А чуть дальше синел пойменный лес… В нем тихо падают листья и их шорох приносит успокоение и даже радость…

На этот раз вместе с Еленой приехал в Тростенец и священник Фома, который, несмотря на все перипетии и гонения, так и остался при великой княгине. Елена была довольна: Фома усердно и самоотверженно выполнял свой пастырский долг, как ей казалось, во всем наставляя и защищая больше московскую великую княжну, чем великую литовскую княгиню… Последнее время на лице княгини он видел выражение какой-то мучительной тоски и даже страха. Поэтому Фома больше тяжело вздыхал, чем говорил…

За несколько дней до отъезда Елена попросила его приготовить пять небольших — чтобы можно было унести — ларцев и обить их железом. Фома не стал ни о чем спрашивать, но Елена сама разъяснила:

— В них мы спрячем часть моих сокровищ…

Фома со словами «Да поможет нам бог» трижды перекрестился и вышел.

В Тростенце он предложил место, где можно было спрятать клад. У входа в сад одиноко стоял большой, в расцвете сил, дуб. Елена согласилась:

— Похоже, что этот великан никакая буря не сможет свалить… Да и время его не возьмет так просто…

— И место легко запоминается… Саженей двадцать прямо на восток от ворот в сад. Но главное — камень всегда укажет место, — показал Фома на лежавший рядом с дубом валун. Он здесь, скорее всего, лежит от сотворения мира. И сдвинуть его не в человеческих силах…

Вернувшись в дом, они еще раз перебрали сокровища. Это были преимущественно золотые монеты арабской и византийской чеканки. Почти третья часть — венгерские флорины. Отдельно, в особом сосуде, хранились старинные златники, отчеканенные в Киеве еще при Владимире Святом, т. е. почти пятьсот лет тому. На монетах была славянская надпись, изображение самого великого князя и родовой знак Рюриковичей в виде трезубца — сокола. Золотые и серебряные сосуды, блюда были небольших размеров. Отдельный ларец был заполнен драгоценными камнями и жемчугом. Еще один, побольше размером — иконами в золотых окладах, украшенных камнями.